Камила Шамси - Домашний огонь

Куда подевался приветливый, добрый юноша? Перед ней стоял мужчина, тяжело переживавший все те раны, которые для его толстокожего отца – булавочные уколы. Он попрощался, и его тон не оставлял сомнений: навсегда.

Ветер улегся, медленно опускались крупные снежинки; упав на рукав Исмы, они мгновение сохраняли форму, потом таяли и впитывались в ткань. Исма прошла пешком недалекий путь до дома, но у самого входа мысль о студии с гудящими и клацающими трубами сделалась невыносимой. Исма побрела дальше, к окаймленному деревьями кладбищу, так странно располагавшемуся поблизости от младшей школы, напротив бейсбольной площадки. Летом там тенистое укрытие, осенью буйство красок, но Исма знала только белое от снега, серокаменное кладбище. Она двинулась по расчищенной тропинке, а потом свернула на целину, снег доходил почти до края высоких сапог, ухватилась за надгробие XIX века, подтянулась и села, свесив ноги. Иногда здесь ощущалось дружеское присутствие мертвых, но в тот день мертвые были просто мертвы и каждая обработанная резцом глыба – знак чьей-то скорби. Исма пнула пяткой надгробие.

– Глупо! – пробормотала она.

Только этим словом и могла она передать чувство огромной потери, когда терять-то вроде было почти и нечего.

– Не стоит искать ответа, в чем тут смысл, – сказала ей вечером Хайра Шах за ужином, как всегда тщательно приготовленным. Хайра, одинокая пятидесятилетняя женщина, которой никогда не приходилось регулярно кормить семью, сохранила предрассудок, будто любой гость к ужину – это повод для кухонных подвигов, и неважно, как часто этот гость заходит. А может быть, она поступала так лишь потому, что эта гостья давно лишилась материнской заботы.

– Надо бы попытаться понять, почему ты так переживаешь. Что у вас было – что ты теряешь?

– Бесполезно. Да и все равно он возвращается в Лондон.

Хайра Шах остановила в воздухе вилку с куском роган джош [2] Роган джош – разновидность карри, одно из основных блюд в кашмирской кухне. и внимательно посмотрела на Нему.

– Знаешь, в Лондонской школе экономики мне казалось, я тебя раздражаю.

– С какой стати? А, ты про первый семестр. Когда я вот так закатила глаза?

– Это противоречит семистам девяноста годам господства права в Британии, – произнесла лектор родом из Кашмира в страстной речи о мерах по борьбе с терроризмом и урезании гражданских свобод, и тут тихая девушка в третьем ряду выразительно закатила глаза.

– Вы что-то хотите возразить, мисс Паша?

– Да, доктор Шах. Если обратиться к колониальным законам, вы обнаружите там сколько угодно прецедентов, когда людей лишали основных прав. Вся разница в том, что на этот раз ограничения коснулись граждан Великобритании, да и тут не так уж много изменилось, поскольку риторически эти группы людей лишаются гражданства.

– Продолжайте.

– Террористы из семь/семь нигде в СМИ не именуются «британскими террористами». Даже если употребляется слово «британцы», то всегда в сочетании «британцы пакистанского происхождения», или «британские мусульмане», или, мое любимое, «обладатели британского паспорта», то есть между «британцем» и «террористом» всегда возникает некая прокладка.

– Ого, а вы, оказывается, умеете возвышать голос.

В тот вечер Исма вернулась домой и долго стояла перед зеркалом, ощупывая гортань и чувствуя, как внутри что-то дрожит, пробуждаясь. И пробудилось – долго подавляемый гнев нашел выход в курсовой о социологическом воздействии войны против терроризма. А потом умерла мать, и голос Исмы снова умолк – доныне. Доктор Шах выманила его наружу, уговорив Исму поработать вместе над статьей «Государство небезопасности: инструментализация страха в Британии». Опыт, пережитый Исмой в комнате для допросов, превращался в объект исследования.

– Нет, не только тогда. Всегда, до последнего курса. Мне казалось, тебе что-то не нравится во мне лично и поэтому ты сразу же замыкаешься, как только я пытаюсь заговорить о чем-то кроме учебы. Только после смерти твоей мамы, когда ты рассказала мне обо всем, я поняла.

Как она рыдала в тот день в кабинете Хайры Шах. Оплакивала маму, оплакивала бабушку, ушедшую всего за год до своей невестки, отца, осиротевших близнецов, которые толком и не знали свою мать до того, как усталость и горечь уничтожили ту жизнерадостную и любящую женщину, какой она была прежде, а горше всего она оплакивала себя.

– Я не нуждаюсь в жалости Эймона, если ты на это намекаешь.

– Я намекаю на то, как опасна привычка к секретности, – самым профессорским тоном ответила Хайра. – И как люди, старающиеся утаить свой секрет, недооценивают готовность других людей принимать сложные истины чужой жизни.

– И что? Я должна позвонить ему и… – Она поднесла к уху баночку с солью, имитируя разговор по телефону. – Эймон, я хотела рассказать тебе прикольную историю про моего отца…

– «Прикольную» можно пропустить.

– И что дальше? Перехожу к еще более прикольной истории про моего брата? Рассказываю все сыну только что назначенного министра внутренних дел?

– Хм. Может быть, стоит начать с твоего отца и посмотреть, как пойдет. И еще один совет. Подумай насчет хиджаба. – Она указала на тюрбан, который Исма оставила у двери вместе с обувью – обувь она снимала ради паркета и персидских ковров Хайры, а хиджаб – ради ее убеждений.

– Не упускаете ни одной возможности, да, доктор Шах?

– Возможно, именно это настораживает твоего молодого человека. Он считывает неверный сигнал.

– Он не мой молодой человек, и сигнал он считывает почти правильно. И разве я говорила, будто хочу от него чего-то в этом роде?

Столько времени прошло с тех пор, как на ее горизонте маячило «что-то в этом роде», что она не знала, не разучилась ли этого хотеть. Мо – еще в университете – был последним и – если не считать несколько не удержавшихся в памяти встреч – единственным опытом физической близости. Возможно, если бы они зашли дальше, у нее осталось бы чувство какой-то утраты, но Мо тревожился о вечной погибели, а Исма считала, нужно хотя бы мысленно допустить возможность выйти замуж за человека, прежде чем заняться с ним столь значимым делом. Задним числом даже странно, что их роман продлился почти весь второй курс.

– Ты ведь знаешь, Коран велит нам наслаждаться сексом как одним из даров Бога, – напомнила Хайра.

– В браке!

– У каждого свой способ избирательного чтения святой книги.

Исма рассмеялась и поднялась, чтобы убрать со стола.

Со своей великодушной точки зрения Хайра Шах так ясно видела Исму – ее измученность, столько всего обрушилось на нее еще в юности, что некоторые возможности попросту махнули рукой и повернулись к ней спиной. Но когда этот парень оказался на пути Исмы и его смех обещал, что жизнь ее наполнится радостью, если держаться его, Хайра Шах сосредоточила все внимание на куске ткани и сказала: вот, хиджаб и нерассказанная история – все, что вас разделяет.