Люк Оллнатт - Небо принадлежит нам

Правда, не обходилось без «неприятностей». Под ними Анна подразумевала интрижки отца с девушками из его паствы. Церковь долго терпела, но в конце концов деликатно попросила семью вернуться на родину.

– Ну, ему нравится. Теперь он может смотреть свой любимый футбол и кино сколько хочет, – сказал я.

В ответ мать Анны пробормотала «чудесно» и еще что-то, чего мне не удалось разобрать.

Я постоянно думал об отце. Чем он сейчас занят? Скорее всего, усаживается за праздничный стол с Малышом Стивом и его женой. Посмотрят рождественское обращение королевы, поедят, а потом сыграют партию в бинго.

– А как у тебя дела, Роберт? – Голос отца Анны прервал затянувшееся молчание. – Много нынче работы?

Вообще-то я почти ничего не делал, но признаваться ему в этом не собирался. Инвестор «Симтека» Скотт посчитал, что офис нам больше не нужен, и программированием в основном занималась одна бельгийская компания. Пару раз в неделю я созванивался с Марком из Брюсселя, а в остальное время мы общались по почте или в чате «Гугла». По сути, большую часть своего рабочего дня я просиживал на форумах для программистов да играл в фэнтези-футбол.

– Да так, крутимся помаленьку.

Вопреки моим ожиданиям, он ничего не ответил – только кивнул и уставился в стену за моей спиной. Вся эта история с моим софтом была ему не по душе – он полагал, будто мне всего-навсего повезло и деньги попросту свалились на меня с неба.

Меня бесило, что он смотрел на нас как на богатых сумасбродов. Да, мы жили в собственном доме на Парламентском холме – высоком, слегка обветшалом, в георгианском стиле – и вкладывали в него почти весь наш доход. Мы покупали новую одежду, у нас даже появилась машина, но мы не летали на Багамы каждые выходные, что бы ему там ни казалось.

– Хорошую работу нынче днем с огнем не сыщешь, что верно, то верно, – произнес он таким голосом, словно разговаривал с безработным, чья семья умирает от голода.

– Ну а ты, Анна? У тебя что на работе? – сухо спросил он, будто обращался к постороннему человеку.

– Все хорошо, – ответила она.

Я ждал подробностей, но их не последовало: Анна принялась молча изучать африканскую деревянную скульптуру, стоявшую на буфете.

Перед тем как представить меня отцу с матерью, Анна предупредила, что оба они черствые и странные, а к ней всегда относились весьма прохладно. «Проблема в том, – объясняла она, – что Африку и свою миссионерскую деятельность они любили больше, чем родную дочь». В хорошие времена они вели себя как влюбленные молодожены, и Анна чувствовала себя пятым колесом. Когда же отец пускался во все тяжкие и не бывал дома, мать срывала гнев на дочери, будто непреодолимое влечение мужа к сельским девушкам было ее виной.

Анна рассказала мне одну историю, которая, как бы она сама ее ни объясняла, до сих пор не укладывается у меня в голове. Когда они жили в Найроби, в их доме иногда гостили девочки из самых обездоленных семей прихода. А обслуживала их Анна. Причем в ее обязанности входило не просто с улыбкой встречать их на пороге и проводить с ними время (это ей было только в радость), но и подавать им чай, расстилать постель, а после того как они приняли ванну – приносить полотенце. Она понимала, что так нужно: это ведь благое дело – помогать тем, к кому судьба оказалась менее благосклонна. Эту истину ей внушали с пеленок. «Но иногда, – признавалась Анна, – мне казалось, будто эти девочки настоящие дочери, а не я…»

Вечером я лежал, свернувшись калачиком под одеялом, в выделенной мне комнате и читал один из ранних романов Джеймса Хэрриота. Несмотря на то что мы уже были женаты (сумбурная свадьба на Бали, неожиданная для нас самих), нас поселили отдельно. Обстановка была более чем скудной: кровать, тумба и Библия. Ни вай-фая, ни даже сигнала сотовой сети, зато имелась полка, заставленная древними книгами в одинаковых бледных обложках. Названий на корешках было не разобрать. Анна сказала, что разные комнаты – это наказание за нашу выходку: за то, что поженились тайно и без благословения церкви. В этом и была разница между моим стариком и родителями Анны. Услышав о нашей внезапной свадьбе, отец чуть с ума не сошел от счастья. Сказал, что это наше личное дело и мы можем творить все, что нашей душе угодно. Что касается родителей Анны, то для них эта весть стала личным оскорблением, за которое они теперь мстили.

Послышался тихий стук в дверь, и в комнату вошла Анна. На ней было пальто.

– Я так больше не могу, – выпалила она. – Нам нужно срочно найти паб.

Я и Анна договорились, что просто немного пройдемся, на деле же протопали целых две мили до ближайшего городка. Мы быстро шагали по неосвещенной дороге, радостно подставляя лица свежему ветру. За все время нам едва пришлось перекинуться парой слов: оба были заняты тем, что пытались разглядеть в сгустившихся сумерках хоть какие-то признаки человеческой жизни.

Крошечный Саутволд словно вымер. Живым казался лишь зажженный маяк, который неуместной громадиной возвышался над городом, бросая вызов бледной луне. В могильной тишине мы слышали лишь отзвук собственных шагов и тихий шелест волн.

– Наверное, все уже закрыто, – предположил я.

– Нужно еще поискать, давай пройдем вглубь, – сказала Анна, и мы свернули в сумрак очередной мощеной улочки.

После долгих бесплодных поисков, уже готовые сдаться и вызвать такси, чтобы попытать счастья в другом городке, мы зашли за угол и увидели льющийся из окон свет: это была гостиница с пабом на первом этаже.

Мы открыли дверь и застыли на пороге, не веря собственному счастью: приглушенный свет, оживленные голоса, успокаивающее позвякивание игральных автоматов – наконец-то мы нашли островок жизни. В углу паба расположилась шумная компания местных в свитерах с оленями и красных колпаках.

– Что ты будешь?

Мне пришлось почти кричать, чтобы перекрыть громогласных завсегдатаев у барной стойки.

– Бокал светлого и, наверное, двойную порцию чего-нибудь еще.

– Что-что?

– Двойную порцию чего-нибудь крепкого.

Я засмеялся. Анна никогда и не пила толком, я даже не видел ее по-настоящему навеселе.

– Ладно. А я буду пиво.

– Хорошо, – ответила она и почему-то напомнила мне своего отца.

Некоторое время она разглядывала бутылки и затем сказала:

– Джин. Думаю, я буду джин.

– Понял. – Я махнул рукой, стараясь привлечь внимание бармена. – Значит, пиво и джин.

Анна ткнула меня локтем в бок:

– Двойной джин, Роб. Это должно быть две порции джина в одном стакане.

– Солнышко, я помню, – улыбнулся я.

Мы уселись за стойкой лицом друг к другу. Анна залпом опустошила стакан с джином, слегка поморщившись, и на ее щеках тут же вспыхнул румянец. Она глубоко вздохнула от облегчения.