Кэтрин Сэнтер - Уходи и будь счастлива

– Ох, пожалуйста!

Но упоминание о Китти сразу же привело к следующему вопросу.

– Кто-нибудь сообщил ей о случившемся? – спросила я.

– Нет, – сказала мама, и в то же время отец сказал:

– Да.

Мы с мамой уставились на него.

Папа кивнул.

– Я послал электронное письмо с пометкой «ЧРЕЗВЫЧАЙНЫЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВА В СЕМЬЕ».

Мама посмотрела в сторону:

– Я удивлюсь, если она ответит.

– Китти ответила, – сказал папа, – а потом села в самолет и прилетела домой.

– Она здесь ? – спросила мама.

Папа кивнул:

– Она несколько раз заходила в отделение интенсивной терапии. – Потом он посмотрел на маму. – Когда тебя здесь не было.

Я покачала головой:

– Я не помню, чтобы она была здесь.

– Тебя напичкали лекарствами.

Мама посмотрела на отца так, как всегда смотрела, когда он делал что-то плохое, по ее мнению:

– Ты не оплачивал ее авиабилет, не так ли?

Но папа проигнорировал ее.

– Сестра хочет навестить тебя, – сказал он мне. – Но она не хочет расстраивать тебя или создавать проблемы. Могу я передать ей, что она может прийти?

Судя по выражению его лица, он был абсолютно уверен, что я скажу «хорошо». Но я покачала головой. Я решила, что это мне не по силам. Снова встречаться с Китти после стольких лет конфронтации. Я была не в том состоянии. У меня и так было достаточно проблем. Одна только мысль о том, чтобы увидеться с сестрой, приводила меня в уныние.

– О’кей, – кивнул папа. – Я тебя понял. Скажу, что ты еще не готова к встрече с ней.

– Просто скажи ей, чтобы она возвращалась в Нью-Йорк, – сказала я. – Я долго еще буду не готова видеть ее.

У мамы на лице было такое выражение, которое появлялось всякий раз, когда ей хотелось накричать на отца, но она сдерживалась ради детей. Я не завидовала ему, представляя, что она выскажет ему по пути домой.

– Спасибо, что ты потратила столько времени, чтобы заехать ко мне и привезти мне все эти вещи, – сказала я, чтобы немного подбодрить ее.

– Не за что, – ответила она.

При этом мама пожала плечами, словно говоря: «Да, я потратила много времени, но я всегда готова на жертвы ради дочери». И она собиралась сделать еще одну поездку ко мне домой, чтобы привезти мне складные стулья, «чтобы всем, кто навещает тебя, было на чем сидеть».

– Меня никто не навещает. И я не хочу видеть никаких посетителей.

– Ну, хотя бы самых близких друзей? – спросил папа, как бы призывая меня быть благоразумной.

– Никаких друзей. Никого.

– Солнышко, – сказала мама, – у нас телефон раскалился от звонков. Столик в холле завален визитными карточками. Люди захотят увидеться с тобой.

Я должна была с благодарностью ответить, как это мило со стороны наших знакомых так беспокоиться обо мне. Но вместо этого заявила:

– Мне наплевать.

– Мы не можем поставить баррикаду при входе в больницу.

Но папа вмешался:

– Мы можем поговорить с медсестрами. Сказать, что она не готова принимать посетителей.

Мама нахмурилась:

– Но во всех книгах пишут, что нельзя позволять им изолироваться от общества.

О боже! Она читала «литературу». Дела обстояли хуже, чем я предполагала.

– Мне просто нужно некоторое время, – сказала я, пытаясь привлечь ее на свою сторону.

И более правдивых слов никогда не произносилось. Если бы мне нужно было составить список того, чего я хотела в тот момент, то мои друзья, которые жалели бы меня, судили бы, сплетничали бы и делали бы разные прогнозы, оказались бы на последнем месте. Я не хотела, чтобы кто-нибудь еще думал о том, о чем думала я. Я не хотела, чтобы кто-то еще узнал обо всем ужасе моей ситуации. Я не хотела быть предметом телефонных разговоров или посиделок. Я находилась здесь не для того, чтобы дать пищу для обсуждений другим людям.

Я увижусь с ними – возможно – тогда, когда мне самой этого захочется, если это вообще произойдет.

Что оставило маме лишь одно занятие – декор палаты. После того как она, наконец, капитулировала перед моей установкой «Никаких посетителей», она заставила нас с папой обсуждать другую тему – позволит ли персонал больницы принести несколько торшеров. А потом, как она сообщила, она заедет в хозяйственный магазин и купит палку для штор и, возможно, декоративные подушки для подоконника.

Так мама проявляла свою любовь – через интерьер. Она сердито смотрела на серо-сиреневые шторы, словно они по-настоящему могли навредить нам.

– Не кажется ли тебе, что, глядя на этот материал, хочется заплакать?

Я покосилась на шторы:

– Не уверена, что дело в материале.

– Этот материал, – продолжала мама, обвиняющим пальцем указывая на шторы, – просто преступление против человечества.

Мы с папой были не настолько глупы, чтобы спорить с ней. Если бы моя мама правила миром, все тюрьмы были бы заполнены только гражданами с плохим вкусом.

Вскоре родители ушли, прихватив принесенные утром погрустневшие круассаны, чтобы отдать их медсестрам после того, как я объявила, что никогда их не ем. А я решила всего на секундочку закрыть глаза и заснула мертвым сном. Никогда бы не подумала, что просто лежать в постели может быть таким утомительным занятием.

Я спала до тех пор, пока не пришла моя врач-реабилитолог, Прайя. Она хотела, чтобы я пошевелила пальцами ног. Она также захотела, чтобы я попробовала самостоятельно перебраться из кровати в кресло на колесиках. Она сказала, что чем скорее я научусь это делать, тем скорее смогу сама добираться до туалета, а чем скорее я буду добираться до туалета, тем быстрее они удалят катетер из мочевого пузыря, чтобы посмотреть, смогу ли я самостоятельно писать.

И она заставила меня перебираться из кровати в кресло и обратно дважды.

Я продолжала ждать появления Чипа. Весь день, когда открывалась дверь, я ожидала увидеть его – по меньшей мере, с цветами, рассыпающимся в извинениях и полным желания подбодрить меня. Но он так и не пришел. Может быть, он все еще был у родителей и отсыпался. И ради него самого я надеялась на это.

На поверхности вся эта деловая активность в больнице казалась очень жизнерадостной. Все, с кем я сталкивалась, были доброжелательными людьми, и они держались так, словно ничего необычного в мире не происходило. Но я сильно подозревала, что все это было лишь притворством. Я знаю точно, что я сама все время притворялась. Я держалась спокойно, была вежлива со всеми, безропотно принимала лекарства, но правда заключалась в том, что я проснулась в антиутопическом мире. Он был так отличен от привычного, что даже краски в нем казались выцветшими, словно на старой фотографии.

Так это выглядело, и так я себя чувствовала.

Я не могла представить, каким будет мое будущее, и я не могла – не хотела – даже думать о прошлом. А под «прошлым» я подразумевала то, что случилось десять дней назад. Остальное мое прошлое даже не поблекло – оно просто было отрезано. То, кем я была, что я делала, на что надеялась – это все исчезло.