Тереза Браун - Смена. 12 часов с медсестрой из онкологического отделения: события, переживания и пациенты, отвоеванные у болезни

Тем не менее даже сейчас есть медсестры, которые, обращаясь к любому врачу – независимо от того, штатный ли это врач отделения или просто интерн, – непременно говорят «доктор», потому что их учили так делать и они считают, что так правильно.

Я же вместе со своим университетским образованием приношу в больницу еще и неформальную манеру общения. Когда я преподавала в университете Тафтса, то была просто Терезой, а мой муж – просто Артур с кафедры физики Питтсбургского университета. Иерархия в именах подчеркивает иерархию власти, и, полагаю, именно этим объясняются строгие правила относительно того, кто как к кому обращается в больнице, однако оказывать медицинский уход гораздо легче, когда мы все называем друг друга по имени, – в конце концов, мы занимаемся одним делом.

Поразительно, насколько некоторым врачам важно, чтобы перед их именем всегда указывалось «доктор», а многие из них и вовсе не позволят никому, кроме как другому врачу, называть себя просто по имени.

В самом низу таблицы на белой маркерной доске указаны имена и телефоны медсестер. Я достаю выданную мне трубку и проверяю приклеенный с задней стороны номер. Все сходится. Иногда номера путаются и начинается полная неразбериха, пока кто-нибудь не сообразит, в чем дело, и не исправит информацию на маркерной доске.

Я записываю номера пейджеров отвечающих за моего пациента медработников (интернов, фельдшеров, помощников врачей), которые записаны на другой большой белой маркерной доске. На этой доске, висящей на стене перпендикулярно первой, указаны самые важные номера телефонов: банка крови, аптеки, лаборатории, охраны, врачей, чьи клиники находятся отдельно от больницы, и т. д.

Разобравшись с отчетом и записав всю необходимую информацию, мы, медсестры, расходимся по своим «рабочим станциям» – своеобразным комодам на колесах с выдвижными ящиками, в которых хранится разное вспомогательное оборудование, расходный материал и лекарства для пациентов. Сверху комода стоит компьютер, а «столешница» довольно большая, чтобы на ней можно было комфортно работать. Расположена она выше обычного стола, так что на своих стульях мы чувствуем себя, словно за барной стойкой. Ах, если бы…

Сегодня я работаю в изолированной части нашего отделения за двойными дверями, благодаря которым в коридоре довольно тихо, хотя они служат для несколько другой практической цели, а именно защищают наших ожидающих пересадки стволовых клеток пациентов, особенно уязвимых перед различными инфекциями. Двери не пускают непрошеных гостей, а также служат пациентам напоминанием о том, что нельзя шататься где попало.

Я присаживаюсь за компьютер, как и все остальные медсестры на этаже: перед сменой мы смотрим лабораторные показатели каждого из своих пациентов, время приема препаратов, жизненно важные показатели, а также новые врачебные предписания. После этого просматриваем историю болезни, перепроверяем результаты анализов и снимков. В каком-то смысле это самая важная часть нашей работы в течение дежурства, потому что именно в этот момент мы проводим всю необходимую для следующих одиннадцати часов подготовку.

Выглянув из-за своего компьютера, я вижу в коридоре жену Рэя Мэнсона, Лиз, которая достает из шкафа чистое постельное белье. Обычно мы не позволяем родственникам пациентов этим заниматься. Считается, что это повышает риск распространения инфекции, а это в нашем отделении особенно важно, так как многие из пациентов находятся на иммунодепрессантах. Но есть люди, которые попросту не могут чувствовать себя бесполезными – они предпочитают делать все самостоятельно, – так что я даже не думаю ей препятствовать. В конце концов, я прихожу сюда, чтобы заботиться о людях, а не заставлять их следовать правилам, особенно если учесть, как часто здешние правила меняются.

Я подхожу к Лиз, и мы молча обнимаемся. Мне хочется сказать что-нибудь ободряющее, утешающее, однако мы обе слишком хорошо знаем, что говорить нечего.

– Паршиво, да?

Она кивает головой – в ее глазах стоят слезы.

– Как ты?

Она пожимает плечами.

– Он в порядке, – говорит она с интонацией, подразумевающей, что она не в порядке.

Прижимает к груди простыни, одеяла и наволочки и качает головой.

– Это для него, – говорит она.

– Ты сегодня здесь? – спрашиваю я.

– Нет, я… – она замолкает и жмурит глаза. – На работе сказали, что если я не приду, то меня могут уволить.

– Но… раньше они ведь тебя всячески поддерживали.

– Ага, – она наклоняет голову и сжимает губы. Уверена, в конечном счете все срастется.

Я думаю про ее клиентов. Она работает психотерапевтом, специализирующимся на навязчивых состояниях, так что ее пациенты тоже в ней нуждаются. Но может ли она им помочь, когда все ее мысли крутятся вокруг мужа, в очередной раз сражающегося в больнице с раком? В этом и проблема с эмпатией – сколько бы у человека ее ни было, она может в один прекрасный момент иссякнуть.

Я беру ее за руку, сожалея о том, что бессильна как-либо помочь. Рецидив, как правило, приводит к пересадке стволовых клеток. Рэю понадобятся донорские клетки, без которых его почти наверняка ждет смерть, так что неудивительно, что почти все в такой ситуации выбирают пересадку, однако это весьма непростой путь.

«Посреди жизни умираем», – гласит «Книга общих молитв» англиканской церкви, напоминая нам о том, что жизнь – это непрерывная череда событий, и все мы смертны.

Работая с онкологическими пациентами, я обнаружила, что постоянное предчувствие смерти как ничто другое сближает нас с жизнью.

Может быть, если бы сегодня мне достался Рэй, то я бы заново переосмыслила свою работу медсестрой отделения онкологии, однако произойти этому было не суждено. «Я зайду», – говорю я. Она кивает, и мы расходимся по разным концам здания.

Я смотрю на часы: 8.20. У меня есть время, чтобы почитать про антифосфолипидный синдром. Обычно я начинаю свои поиски с Гугла, и если не возникнут проблемы с фильтрами на компьютере, то все должно получиться. Медсестрам, как правило, сильно ограничивают доступ к онлайн-материалам, никак об этом не предупреждая. Однажды мне было отказано в доступе к нашей онлайн-библиотеке медицинской литературы. В другой раз у меня заблокировали сайт, на котором мы перепроверяем утвержденный протокол лечения. Неприятно, когда тебе закрывают доступ к знаниям, но, когда тебе доверяют повседневный уход за людьми со смертельно опасными болезнями, при этом не позволяя самой определить необходимую степень доступа к Интернету, чтобы получить больше необходимой информации, то это попросту унизительно.

Я могу вводить пациентам с помощью капельницы в вену доксорубицин – препарат, вызывающий ожоги на коже и способный приводить к повреждениям сердца, – однако при этом считаюсь недостаточно зрелой, чтобы пользоваться Гуглом без фильтров, предназначенных для детей?