Клод Изнер - Встреча в пассаже д’Анфер

Его воспоминания прервали пронзительные женские голоса: он узнал Матильду де Флавиньоль, Рафаэль де Гувелин, Хельгу Беккер, консьержку Мишлин Баллю и, конечно же, Эфросинью. К ним примешивались и мужские – Жозефа и Виктора.

– Семьдесят тысяч кило, какая громадина! – говорил Жозеф.

– Йа-йа, это ужасно, почему же тормоз не сработал?! – Судя по немецкому акценту, это была Хельга Беккер.

– Виноват машинист. Говорят, он действовал вопреки правилам, установленным на вокзале Монпарнас: он должен был начать торможение заранее, – заявила Рафаэль де Гувелин.

– Он не мог маневрировать, – возразила Хельга Беккер. – Представьте, что вы едете на велосипеде по мокрой дороге, скользите и… хлоп! Месье Легри, а вы знаете, что в Лондоне женщинам скоро разрешат появляться в брюках в отелях и ресторанах?

– О! Месье Легри, скажите, что вы об этом думаете, – пропела нежным голоском Матильда де Флавиньоль, уже много лет питавшая слабость к Виктору – без всякой надежды на взаимность.

– Как сказал бы мой компаньон, в наши дни дамы сильнее покрыты нагаром [19] Игра слов: французское слово culotté имеет несколько значений: одетый в брюки; обкуренный, покрытый нагаром; наглый, нахальный. – Прим. перев. , чем в незапамятные времена, но меньше, чем пеньковые трубки или чайники.

– А я считаю, что показывать ноги неприлично, если хотите знать мое мнение! – высказалась Эфросинья.

Та, кого она пренебрежительно называла Тевтонкой, наградила ее презрительным взглядом, и мадам Пиньо мысленно произнесла в ее адрес гневный монолог о «немецких войсках», пообещав себе записать его в дневник.

– Реннская площадь выглядит просто ужасно! – продолжила тему Рафаэль де Гувелин. – Этот стоящий вертикально паровоз, повсюду обломки… Не представляю себе, как его будут поднимать. Но, надо отдать должное мэру, силы правопорядка были на высоте.

– Поезд пролетел через весь вокзал, и это просто чудо, что никто из пассажиров не пострадал. Если бы стена не обрушилась, вагоны сплющило бы об нее, и получилась бы братская могила, – заметила Матильда де Флавиньоль.

– Одна женщина все же погибла, – возразила ей Хельга Беккер.

– Что до меня, я никогда не соглашусь путешествовать на поезде! Все эти новейшие изобретения мне до лампочки, от них одни неприятности! – заявила Мишлин Баллю и удалилась в свою каморку.

– Ну, уж вам-то точно ничего не грозит, – пробормотал Жозеф. «А что, если вставить в будущий роман не только историю о гигантском метеорите, обрушившемся на Париж, но и произошедшую накануне железнодорожную катастрофу?» – задумался он, но Рафаэль де Гувелин не дала ему сосредоточиться.

– Месье Пиньо, я хочу просить вас об одолжении. Скоро ваша очаровательная малышка будет спать в кроватке, и…

– Ну, да, Айрис собирается переделать бывший кабинет Виктора в детскую.

– Когда это произойдет, не будете ли вы столь любезны и не продадите ли мне эту восхитительную плетеную колыбель из ивы, которую ваша супруга украсила сатином и тюлем?

Жозеф удивленно посмотрел на Рафаэль де Гувелин. Неужели она согрешила, в ее-то возрасте?

– Мои дорогие малыши будут довольны, если у них будет такая колыбель, вся в кружевах и бантиках.

– Ваши дорогие малыши?!

– Мальтийская болонка и шипперке.

Виктор закашлялся, чтобы не расхохотаться, и поспешно скрылся в хранилище. Там он с удивлением обнаружил Кэндзи.

– Скоро они уберутся? – тихо спросил тот.

– Понятия не имею. Боюсь, их визит затянется надолго.

– А Юрбен, когда он вернется?

– Этого я тем более не знаю.

– А вы в курсе, что Жозеф снова дал объявление о том, что нам требуется служащий? Я было его пожурил, но он сказал, что хочет найти работника, который говорил бы по-английски, знал историю литературы и умел вести бухгалтерские книги.

– Зачем? Мне кажется, Юрбен весьма успешно справляется со своими обязанностями, – заметил Виктор.

– А еще я хотела бы побеседовать с вашей супругой, – не отставала от Жозефа Рафаэль де Гувелин. – Мне нужен ее совет: я вяжу крючком ошейники для моих милашек, в них вплетены бубенчики, и застегиваются они на крючки. У меня никак не получается это сделать!

Жозеф сообразил, что это отличный предлог скрыться.

– Подождите меня здесь, я сейчас все для вас узнаю! – И он поспешно взбежал по ступенькам наверх.

Айрис была раздосадована. Она надеялась спокойно закончить сказку «Божья коровка без пятнышек», но ее постоянно отвлекали. Сначала Эфросинья, костерившая на чем свет стоит немку и велосипеды, потом Жозеф, едва сдерживавшийся, чтобы не выставить вон этих кумушек. Увидев, в каком он состоянии, Айрис поняла, что должна его успокоить, и они вместе склонились над колыбелью, где щебетала маленькая Дафнэ.

Жозеф собирался поговорить с женой о переезде. Ему хотелось, чтобы они жили отдельно от Кэндзи и Эфросиньи, и он уже не раз заводил об этом разговор, но Айрис уклонялась от ответа, и он понял: она еще не готова расстаться с отцом.

«Ничего, я подожду: уверен, этот момент когда-нибудь наступит», – сказал себе Жозеф, собираясь с духом, чтобы спуститься вниз.

Айрис закрыла за ним дверь на задвижку и вздохнула с облегчением. Она открыла ящик секретера, где хранила тетради со своими сказками, иллюстрации к которым рисовала Таша, и погрузилась в мечты о том, как отец ей подарит пианино, и она будет играть для дочери. Потом она уселась за стол и вернулась к сказке.

Никто не звал в гости божью коровку по имени Ледибед, потому что на ее спинке не было ни одного пятнышка – в отличие от других божьих коровок.

– Она согласна меня принять? – бросилась к Жозефу Рафаэль де Гувелин.

– Сейчас Айрис пеленает ребенка. Приходите завтра.

Рафаэль де Гувелин обиженно удалилась, фрейлейн Беккер и Матильда де Флавиньоль последовали ее примеру.

На улице уже темнело, и Жозеф зажег светильники с колпачком Ауэра [20] Карл Ауэр фон Вельсбах (1858–1929) – австрийский химик, в 1885 году изобрел и запатентовал газокалильную сетку, многократно усиливающую яркость газового пламени, использовавшегося тогда для освещения – т. н. «ауэровский колпачок». – Прим. перев. , которые заказал для лавки Кэндзи, обожавший всяческие технические новшества.

Пламя восковых свечей в четырех подсвечниках рисовало на потолке причудливые тени. Сгорбившись в вольтеровском кресле рядом с безжизненным телом брата, Бернадетта Перошон стонала, закрыв лицо ладонями. Ей было очень стыдно, но она не могла выжать из себя ни слезинки. Возможно, она слишком много их пролила, оплакивая мужа? И теперь не столько горевала по Донатьену, сколько злилась на него. Он оставил ее! Ушел, даже не успев исповедоваться. Оставил ли он завещание? И что в нем написал? Есть ли у него какие-то деньги? Или ценности? «В любом случае, – успокаивала себя женщина, – мы с Эриком его единственные наследники». Конечно, ей будет не хватать брата, но она надеялась, что еще успеет насладиться обеспеченной старостью.