Адриан Леви - Заложники. 68 часов в ловушке

– Отличный вид, – заметил Рави. – Словно бы сидишь на крыше мира.

В холле наступала тишина по мере того, как гости, пришедшие на свадьбу, и постояльцы медленно расходились по своим делам. Морено Альфонсо, местный пианист, доигрывал мелодию песни Бон Джови «Всегда». Шесть вечеров в неделю лысеющий учитель музыки, чей отец играл в этом отеле на скрипке в тридцатые годы, садился за пианино, стоявшее справа от главного входа. Эл проработал в отеле почти всю свою жизнь. Он помнил, как в детстве они с братом сидели на деревянных стульях, аккомпанируя отцу. Он взглянул на часы. Была половина десятого. Настало время сделать перерыв. Эл опустил крышку и вышел.

Когда Дэвид Хидли впервые вошел в отель в сентябре 2006 года, его так поразило величие этого замечательного заведения, вышколенный персонал и добродушные завсегдатаи, что с тех пор он беспрестанно планировал его крах. Пышность гостиницы напомнила ему о его предках, большом богатстве и влиянии его семьи, о чем не раз рассказывала ему в детстве мать.

Швейцары громко приветствовали его, распахнув двери в отель, словно они ждали именно его. Запах франжипани в холле, а также чудесный вид на Ворота в Индию почти убедили его в том, что гостиница является в некотором смысле священным и очень важным местом.

Хидли нравился этот город людей, страдающих от бессонницы и наслаждающихся ею. Он с интересом прочел историю о том, как в 1661 году архипелаг из семи островов стал подарком королю Карлу II как часть приданого его новой жены Екатерины Брагансской, хотя до самого девятнадцатого столетия здесь жили в основном рыбаки из народности коли. Потом мигранты-парсы, вроде семьи Тата, создали империи прямо здесь, на соленых озерах, превратив город в самый оживленный морской порт Азии и столицу Бомбейского президентства, одного из самых процветающих и мирных регионов Британской Индии. Хидли восхищался энергией семьи Тата. Ему нравился дух Мумбаи, его деловой подход. Но он презирал саму идею независимости Индии, страны его предков. Поэтому он использовал маленькую разницу между городом и остальным регионом, между народом и теми, кого он называл «индуистскими правителями», чтобы оправдать смерть и хаос, которые он готов был принести сюда.

Когда он впервые приехал в город, остановиться в этой гостинице ему было не по карману. Его работа только началась, а бюджет был небольшой. Но здесь, как в большинстве мест, где ему доводилось трудиться, внешний вид значил все. Он подыскал себе отличную квартирку в нескольких кварталах от гостиницы, где стал завсегдатаем. Официанты, менеджеры и гости регулярно видели его в отеле. Он сидел в баре, потягивая «Дом Периньон», либо обхаживая девушку, либо громко разглагольствуя перед приятелями о том, какую замечательную квартиру ему удалось снять.

Хидли бросался в глаза. Это был мужчина высокого роста с длинными светлыми волосами, собранными в хвост, широкими плечами и улыбкой до ушей. Обычно он был одет в мятые джинсы и рубашку от «Армани», а на плече висел кожаный пиджак. Он подавал себя как опасного человека. На его запястье красовались часы «Ролекс Субмаринер», которые стоили не менее десяти тысяч фунтов стерлингов. Он легко заводил новые знакомства. Работники отеля не переставали спорить о том, кто из них лучше знает его привычки, и о том, каких женщин ему удалось покорить. Дэвид слушал рассказ о проблемах очередного собеседника, а потом хлопал его по плечу и говорил:

– Да ради бога. Как угодно.

Дэвид мог многое. Он был находчив и щедр.

– Позволь тебе помочь. Я могу это достать.

Но люди, которые знали его как Дэвида, предпринимателя из Филадельфии, не подозревали о его истинной сущности. Для сестры Шерри и единокровных братьев Хамзы и Даняла, для жен Портии, Шазии и Файзы, для двоюродных братьев Фарида и Алекса, для дяди Уильяма, для его лучшего друга Тахаввура Раны и майора Икбала, шпиона вездесущей пакистанской разведки, он был Даудом Салимом Гилани, человеком смешанного американо-пакистанского происхождения.

Это смешанное происхождение, которое привело его в Индию, где он разведывал обстановку для предстоящего теракта, отражалось в цвете его глаз. Один был голубой, а другой карий.

Отец Дауда, Сиед Салим Гилани, был известным пакистанским телеведущим из зажиточной семьи из города Лахор. Серрил Хидли, его мать, была искательницей приключений из штата Мэриленд. Ее двоюродная бабка была американской авантюристкой и филантропом, она спонсировала движение за права женщин и даже исследования Эйнштейна. Но спокойное детство Серрил закончилось, когда в 1952 году ее отец, бывшая звезда футбола, погиб от шальной пули, пытаясь помешать драке в баре. Мать Серрил и ее четверо детей переехали в соседний штат Пенсильвания и купили большую ферму в пригороде Филадельфии. Однако Серрил, которой было тринадцать лет, когда погиб отец, стала неуправляемой. Когда она познакомилась с Гилани, который приехал в Штаты в командировку на радиостанцию «Голос Америки», она была девятнадцатилетней студенткой университета штата Мэриленд. Между ними тут же пробежала искра. Гилани, культурный и искушенный человек, был известен в Пакистане как знаток традиционной поэзии. Он привлек девушку музыкой. Когда в 1960 году в Вашингтоне родился Дауд, Серрил согласилась переехать в Пакистан, радуясь этому неожиданному приключению. Но то, что так хорошо получалось на Восточном побережье Штатов, пошло прахом в родовом доме Гилани в Лахоре. В 1966 году они развелись, и Серрил вышла замуж за престарелого афганского служащего страховой компании. Дауда растила вторая жена Гилани, женщина с хорошими связями и состоянием.

Чувствуя себя брошенным, Дауд стал таким же неконтролируемым ребенком, каким когда-то была его мать. Чтобы воспитать мальчика, отец отдал его в кадетский колледж в небольшом городке в западном Пенджабе, популярный среди местных семей. Хотя Гилани не был офицером, он много общался с военными. Он был мигрантом из Индии, родом из города Капуртхала в штате Пенджаб, откуда ему пришлось уехать, когда начались погромы, связанные с разделением Британской Индии на Пакистан и Индию. Противостояние с Индией воспринималось как нечто само собой разумеющееся.

Как и его американская мать, Дауд не спешил становиться серьезным. Ему постоянно напоминали о его иностранном происхождении. Это давление усилилось с рождением братьев Даняла и Хамзы. При первой же возможности, когда ему исполнилось шестнадцать лет, Дауд улетел в Штаты к матери. Серрил вернулась в Филадельфию после того, как умер ее афганский муж, и купила бар на Секонд-стрит, который декорировала на пакистанский манер. У нее появился новый мужчина, который работал репортером в газете «Филадельфия инкваэрер», потому она часто бросала сына на попечение работников бара, которые прозвали его Принцем. Дауд, общительный мусульманский подросток, поселившийся над баром, пытался свыкнуться с новой жизнью. Его дядя Уильям, брат Серрил, вспоминал, что мальчик проводил много времени за просмотром сериала «Счастливые дни» в зале бара, ожидая, пока мать вернется домой. В конце концов он привык к той жизни, которую предлагала Америка в семидесятые годы. Однажды местный канал снял программу о баре, запечатлев Дауда с его волосами до плеч и расклешенными джинсами, а Серрил в шикарной шубе. Спустя два года он переехал на Манхэттен, где на семейные деньги снял квартирку в районе Верхнего Вест-Сайда и открыл магазин по продаже видеокассет.