Давид Фонкинос - Тайна Анри Пика

Эта последняя реплика могла бы послужить вполне конкретной иллюстрацией к теории относительности: молодые люди не усмотрели на снимке даже намека на улыбку или на выражение счастья. Напротив, взгляд Анри на портрете был исполнен глубокой меланхолии. Однако Мадлен продолжала расписывать радость жизни, которой, по ее мнению, дышало лицо покойного мужа.

Дельфина намеренно не прерывала хозяйку дома. Пускай сначала выговорится, расскажет о жизни, о муже, а уж потом они раскроют цель их визита.

И Мадлен принялась описывать работу мужа, вспоминая, как Анри проводил в пиццерии долгие часы, чтобы все приготовить к открытию. Хотя, вообще-то, и сказать особо нечего, призналась она под конец. Жизнь пролетела как во сне – была и нету. Мадлен говорила спокойно, даже отрешенно, но вдруг ее охватило волнение: она осознала, что никому еще не рассказывала о муже. С тех пор как Анри умер, он исчез из разговоров, из повседневной жизни, а может, даже из памяти окружающих. И Мадлен пустилась в откровения, что ей было совсем не свойственно; она даже не задавалась вопросом, почему эти молодые незнакомцы, сидящие в ее гостиной, так внимательно слушают рассказ о покойном. Когда что-то доставляет людям удовольствие, они принимают это как должное и редко доискиваются причины. Мало-помалу из воспоминаний Мадлен вырисовывался образ скромного, замкнутого человека, прожившего на редкость честную трудовую жизнь.

Наконец Дельфина улучила момент, чтобы вставить словцо и ускорить ход беседы:

– А были у него какие-нибудь увлечения?

– ?..

– Ну, например, вы не видели в пиццерии пишущую машинку?

– Что-о-о? Пишущую машинку?

– Да, машинку.

– Нет, никогда.

– А читать он любил? – спросила Дельфина.

– Кто, Анри? – усмехнулась Мадлен. – Нет, я никогда не видела его с книжкой в руках. Да он и вообще ничего не читал, кроме телепрограммы.

Лица гостей выражали смешанные чувства, от испуга до возбуждения. Удивленная их молчанием, Мадлен неожиданно добавила:

– Стойте-ка, я кое-что вспомнила. Когда мы продали пиццерию, нам пришлось потратить много дней на разборку всего, что скопилось в помещении за долгие годы. И знаете, я нашла в подвале картонную коробку, набитую книгами.

– Вы думаете, он их читал в ресторане тайком от вас?

– Да нет же! Я тогда еще спросила его насчет них, и он ответил, что складывал в коробку книги, забытые посетителями за все годы. Он их сохранял на случай, если за ними кто-нибудь явится. Мне это тогда странным показалось: не припоминаю, чтоб наши посетители оставляли книжки на столах. Но я ведь не постоянно находилась в зале. Да и после работы я шла домой, а он оставался прибирать. И в пиццерии он проводил гораздо больше времени, чем я. Уходил туда в восемь-девять утра, а возвращался только к полуночи.

– Н-да, ничего себе рабочий денек! – заметил Фредерик.

– Для Анри такая жизнь была счастьем. Он обожал утренние часы, когда никто ему не мешал. Замешивал тесто, старался почаще изобретать новые рецепты, чтобы клиентам не приедались наши пиццы. А еще, забавы ради, давал им имена. Помню, одну пиццу он назвал «Брижит Бардо». А другую, с красным перцем, – «Сталин».

– Почему «Сталин»? – удивилась Дельфина.

– Да откуда мне знать?! У него были свои причуды, и немало. К примеру, он очень любил Россию. Ну, то есть русских. Говорил, что это гордый народ, прямо как мы, бретонцы.

– Вот как…

– А теперь вы уж извините, но мне пора уходить, я должна навестить подругу в больнице. Больница, дом престарелых да кладбище – вот и все мои развлечения. Так и хожу из одного места в другое, прямо заколдованный круг какой-то. А вы с чем ко мне пожаловали-то?

– Скажите, вам нужно идти прямо сейчас?

– Да.

– В таком случае нам лучше встретиться еще раз, – сказала приунывшая Дельфина, – у нас есть к вам разговор, который может занять некоторое время…

– Вон как… Вы меня прямо заинтриговали, но мне и вправду пора.

– Спасибо, что уделили нам время.

– Не за что. А вам понравился мой карамельный чай?

– Да, очень вкусный! – дружно ответили Дельфина с Фредериком.

– Ну, тем лучше, потому что мне его подарили, а я его терпеть не могу. Вот и пытаюсь от него избавиться, когда гости приходят.

Увидев ошарашенные лица парижан, Мадлен добавила, что это просто шутка. Старея, она обнаружила, что никто не считает ее способной на розыгрыши. Почему-то считается, что старики все сплошь мрачные, бестолковые и напрочь лишены чувства юмора.

Прощаясь, Дельфина спросила, когда они смогут увидеться еще раз. Мадлен объяснила, не без иронии, что свободна от всяких обязанностей, они могут приходить когда угодно. Договорились на завтра.

И тут старуха обратилась к Фредерику:

– А вы, молодой человек, неважно выглядите.

– Вот как?

– Вам бы невредно побольше гулять у моря.

– Вы правы. Я действительно мало гуляю.

– А чем же вы занимаетесь?

– Пишу.

И Мадлен бросила на него соболезнующий взгляд.

Войдя в больничную палату, где лежала ее подруга, Мадлен рассказала ей о сегодняшних посетителях. И увенчала свой рассказ шуткой о карамельном чае, чтобы развлечь больную. Сильвиана сжала ее руку, в знак того, что оценила юмор. Эти женщины дружили с детства, вместе прыгали через веревочку в школьном дворе, делились рассказами о первом поцелуе с мальчиком, потом обсуждали, как воспитывать детей, а жизнь тем временем проходила, и вот уже умерли, почти одновременно, их мужья, и теперь одной из них предстояло уйти раньше другой. Однако Мадлен продолжала демонстрировать радость жизни, – по ее мнению, именно так и следовало держаться в подобных обстоятельствах.

После этого прерванного визита Дельфина и Фредерик решили пообедать в заведении, которое принадлежало некогда супругам Пик. Пиццерия превратилась в блинную, что, в общем-то, было более логично. Приезжая в Бретань, люди хотят есть бретонские блины и запивать их сидром, а значит, нужно следовать местным кулинарным традициям. Таким образом, при новых владельцах клиентура заведения радикально изменилась: местных завсегдатаев потеснили туристы.

Молодые люди долго осматривали помещение, пытаясь представить себе, каким образом Пик мог написать здесь свой роман. Фредерику такая гипотеза казалась маловероятной.

– Не очень-то симпатичное место, а вдобавок жарко и шумно… Ты считаешь, он мог здесь писать?

– Почему бы и нет? Зимой клиентов не бывает. Представь себе, бо́льшую часть года в этих краях тихо, как на кладбище. Как раз та гнетущая атмосфера, в которой нуждаются писатели.

– Н-да, в этом что-то есть. Гнетущая атмосфера… именно так я ее и называю, когда пишу у тебя в доме.