Эдвард Гиббон - Упадок и разрушение Римской империи (сокращенный вариант)

Осуждение на муки даже самых мудрых и добродетельных язычников за то, что они не знали божественной истины или не верили в нее, в наши дни кажется противным разуму и человечности. Но изначальная церковь, в которой вера была гораздо крепче, без колебания обрекала на пытки значительное большинство рода человеческого. Возможно, они позволяли себе надеяться на милосердие Бога относительно Сократа или других древних мудрецов, которые руководствовались светом разума до того, как засиял свет Евангелия. Но все единодушно считали, что те, кто, живя после рождения или после смерти Христа, упрямо продолжали поклоняться демонам, не заслуживают и не могут ожидать прощения на суде от гневного Бога. Кажется, что эта строгость, которой не знал Древний мир, внесла озлобление в систему отношений, где раньше царили любовь и гармония. Разница в вере часто разрывала связи родства и дружбы, и христиане, которые в этом мире терпели угнетение от стоявших у власти язычников, иногда из-за недовольства и гордыни испытывали соблазн насладиться предвкушением своего будущего торжества. «Вы любите зрелища! – восклицает суровый Тертуллиан. – Ждите же величайшее из всех зрелищ – последний и творимый навечно суд над миром. Как буду я любоваться, как смеяться, как радоваться, как ликовать, когда увижу множество гордых монархов и мнимых богов, стонущих в самых нижних пропастях тьмы; множество должностных лиц, которые гнали имя Господне, а теперь расплавятся в кострах, более жгучих, чем те, которые они разжигали для христиан; множество мудрых философов, которые раскалятся докрасна в алом пламени вместе со своими обманутыми учениками; множество прославленных поэтов, которые будут дрожать перед судом не Миноса, а Христа; множество трагических актеров, в чьих жалобах на собственные страдания гармонии будет больше, чем в их игре; множество танцоров…» Но пусть читатель из человеколюбия позволит мне опустить занавес над остальной частью описания ада, в которой этот пылкий в вере африканец еще долго продолжает свои разнообразные, неестественные и бессердечные шутки.

Несомненно, среди первых христиан было много людей, чей нрав был ближе к мягкости и милосердию их религии. Многие из них искренне сочувствовали своим друзьям и землякам, находившимся в опасности, и с самыми добрыми намерениями усердно старались спасти их от надвигающейся гибели. Беспечный язычник, неожиданно столкнувшись с новыми ужасами, от которых ни жрецы, ни философы не могли его надежно защитить, часто был испуган и подавлен угрозой вечных пыток. Его страхи могли способствовать развитию веры и разума, а если ему один раз удавалось убедить себя, что христианская вера может быть истинной, становилось легко уверить его, что принять ее – самое безопасное и благоразумное, что он может сделать.

III. Сверхъестественные способности, которые приписывались христианам еще в земной жизни и возвышали их над всем остальным человечеством, должно быть, лишь служили утешением и бодростью им самим и очень редко помогали им убеждать иноверцев. Кроме появлявшихся от случая к случаю знамений, которые иногда могли быть вызваны непосредственным вмешательством Божества, приостанавливавшего действие законов природы, христианская церковь заявляла, что обладает чудодейственными силами, которые непрерывно переходили от предшественника к преемнику со времен апостолов – даре говорить на незнакомых языках, видений и пророчества, власти изгонять демонов, исцелять больных и воскрешать мертвых. Знание чужих языков часто ниспосылалось современникам Иренея, хотя самому Иренею пришлось бороться без чудесной помощи с трудностями грубого наречия жителей Галлии, когда он проповедовал им Евангелие. Божественное откровение в форме видения, посланного либо во время бодрствования, либо во время сна, судя по описаниям, было милостью, которую Бог щедро оказывал верующим всех разрядов – женщинам и старым людям, мальчикам и епископам. Когда молитва, пост и бессонные ночи достаточно подготавливали их набожные умы к принятию этого необыкновенного послания, эти люди оказывались увлеченными за пределы своих чувств, в экстазе сообщали то, что было внушено им свыше, и были при этом не более чем орудиями Святого Духа, как флейта или дудка является орудием того, кто в нее дует. Мы можем добавить к этому, что в большинстве случаев целью этих видений было либо открыть верующим будущее церкви, либо направить тех, кто руководил церковью во время видения. Изгнание демонов из тел тех несчастных людей, которых им было разрешено терзать, считалось решающей, хотя и не из ряда вон выходящей победой религии и много раз упоминается древними апологетами христианской веры как самое убедительное доказательство ее истинности. Этот жуткий обряд обычно проводился публично, при большом числе зрителей; больной становился здоров благодаря чудесному дару или умелому искусству изгоняющего, и все слышали, как побежденный демон признавался, что он – один из вымышленных богов прошлого, которые нечестиво присвоили себе право принимать поклонение от людей. Но чудесное исцеление болезней, даже самых застарелых или причиненных потусторонними силами, перестанет нас удивлять, если мы вспомним, что во времена Иренея, то есть примерно в конце II века, воскрешение мертвых считалось вовсе не таким уж необычным событием, что чудо часто происходило в необходимом случае, если все верующие местной церковной общины много постились и совместно молились, и что люди, возвращенные их молитвами к жизни, после этого по многу лет жили среди них. В такое время, когда вера могла хвалиться столькими чудесными победами над смертью, трудно понять скептицизм тех философов, которые продолжали отвергать и осмеивать учение о воскрешении. Один знатный грек сделал этот вопрос основным в споре между религиями: он пообещал Феофилу, епископу Антиохии, что немедленно перейдет в христианство, если будет иметь удовольствие увидеть хотя бы одного человека, который действительно воскрес из мертвых. Однако же достойно внимания, что представитель самой древней восточной церкви при всем желании обратить в христианство своего друга посчитал за лучшее не ответить на этот честный и разумный вызов.

Чудеса первоначальной церкви уже после того, как прошли проверку временем, недавно оказались под ударом исследователей, очень свободных и изобретательных в своих изысканиях; эти изыскания, хотя и встретили самый благосклонный прием у публики, потрясли и возмутили все духовенство и нашей церкви, и всех остальных протестантских церквей Европы. Наши неодинаковые мнения по этому вопросу зависят от любых конкретных доводов гораздо меньше, чем от привычки к учебе и размышлению, и прежде всего зависят от того, какую степень достоверности мы привыкли требовать от доказательства подлинности чуда. Обязанности историка не требуют, чтобы он изложил здесь свою личную позицию в споре на столь деликатную и важную тему, но он не имеет права скрыть, что ему трудно выбрать среди теорий такую, которая могла бы примирить интересы религии и науки, правильно применить эту теорию и точно определить во времени границы той счастливой эпохи, свободной от ошибок и обмана, на которую мы охотно могли бы распространить действие дара чудотворства. Начиная с самых первых отцов церкви и кончая последним папой римским непрерывно сменяли друг друга епископы, святые, мученики и чудеса, и суеверие развивалось столь постепенно, почти незаметно, что мы не знаем, в каком именно месте должны разорвать цепь этой традиции. Каждая эпоха была свидетельницей удивительных событий, которые выделили ее среди прочих и принесли ей известность, при этом свидетельства ее современников выглядят не менее убедительными и достойными уважения, чем свидетельства предыдущих поколений; в итоге мы начинаем винить себя в отсутствии логики, если, дойдя до VIII или XII века, отказываем Беде Достопочтенному или святому Бернарду в том доверии, которое так щедро оказали жившим во II веке Юстину или Иренею [28] Достойно внимания, что Бернард из Клерво, оставивший записи о множестве чудес своего друга святого Малахия, ни разу даже не упомянул о тех, которые совершил сам, а его собственные чудеса в свою очередь аккуратно описали товарищи и ученики. Есть ли за всю долгую историю церкви хотя бы один случай, когда святой сам утверждал, что владеет даром творить чудеса? .