Эдвард Гиббон - Упадок и разрушение Римской империи (сокращенный вариант)

Киприан имел возможность выбрать, умереть ему мучеником или жить вероотступником, но первое означало честь, а второе – бесчестье. Если бы мы предположили, что епископ Карфагена пользовался христианской верой лишь как орудием своей жадности или честолюбия, он все же был бы обязан поддержать репутацию, которую себе создал, и, обладай он хотя бы крупицей мужской отваги, должен был скорее обречь себя на самые жестокие пытки, чем одним поступком променять добрую славу, заработанную всей жизнью, на отвращение и ненависть собратьев-христиан и презрение язычников. Но если религиозное рвение Киприана поддерживалось искренним убеждением в истинности тех правил, которые он проповедовал, то мученический венец, должно быть, был для него желанным, а не страшным. Трудно извлечь хотя бы одну четко выраженную мысль из туманных, хотя и красноречивых декламаторских фраз отцов церкви, трудно также точно определить, сколько вечной славы и вечного счастья они уверенно обещали тем, кому повезло пролить кровь за дело веры. Они внушали христианам с подобающим в этом случае усердием, что огонь мученичества восполняет все недостатки и очищает от любого греха; что пока души обычных христиан должны проходить медленное и болезненное очищение, торжествующие страдальцы немедленно получают вечное блаженство там, где рядом с патриархами, апостолами и пророками они царят вместе с Христом и служат ему помощниками в суде надо всем человечеством. Уверенность, что их ждет долгая земная слава – цель, добиваться которой так свойственно людям, ибо человек по своей природе тщеславен, – часто придавала отвагу мученикам. Почести, которые Рим или Афины воздавали гражданам, павшим за родину, были холодными и бессодержательными знаками уважения по сравнению с горячей благодарностью и пылкой преданностью, которые ранняя церковь дарила победоносным защитникам веры. Ежегодные празднества в память об их добродетелях и страданиях были священными церемониями и в конце концов стали религиозными обрядами. Тем из открыто исповедовавших свои религиозные принципы христиан, кто (как случалось очень часто) выходил на свободу из суда или тюрьмы языческих властей, оказывались почести, которых по справедливости заслуживали их незавершенное мученичество и благородная решимость. Самые благочестивые христианки умоляли освобожденных о разрешении поцеловать побывавшие на их теле оковы или полученные ими раны. Они считались святыми, их решения почтительно выполнялись, и эти люди очень часто предавались гордыне и разврату, злоупотребляя тем огромным преимуществом, которое завоевали благодаря религиозному рвению и бесстрашию [53] Количество мнимых мучеников очень возросло вследствие установившегося обычая называть этим почетным именем исповедников. .

Все эти различия, хотя и показывают, как велики заслуги тех, кто пострадал или погиб за христианскую веру, позволяют понять, что и тех и других было немного.

Трезвомыслящие сдержанные люди наших дней охотнее осудят пылкую веру первых христиан, чем восхитятся ею, но восхититься могут легче, чем подражать в вере этим людям, которые, как ярко выразился Сульпиций Север, желали стать мучениками сильнее, чем в его собственное время те, кто добивался епископского сана, – епископами. Послания, которые составлял и отправлял Игнаций, когда его везли в цепях через города Азии, проникнуты чувствами самыми несовместимыми с человеческой природой. Он искренне предупреждает римлян, чтобы они своим добрым, но неуместным заступничеством не лишали его венца славы, и заявляет, что решил сам первый дразнить и злить тех диких зверей, которых могут сделать орудиями его казни. Существует несколько рассказов о мужественных мучениках, которые действительно сделали то, что собирался сделать Игнаций: доводили до ярости львов, торопили палача, чтобы он быстрее делал свое дело, весело прыгали в огонь, на котором их должны были сжечь, с видимыми радостью и удовольствием принимали самые изощренные пытки. До нас дошло несколько примеров того, как религиозное рвение христиан нетерпеливо ломало те преграды, которые императоры установили ради безопасности церкви. Иногда христиане, не имея обвинителя, сами вместо него добровольно заявляли о своей принадлежности к новой вере, грубо прерывали религиозные службы язычников или, толпами сбегаясь со всех сторон к зданию суда своего наместника, кричали, чтобы им вынесли приговор и исполнили его. Поведение христиан так бросалось в глаза, что древние философы не могли не заметить его, но они, похоже, смотрели на него больше с изумлением, чем с восхищением. Не в состоянии понять те побуждения, которые иногда делали силу духа и стойкость христиан сильнее благоразумия и рассудка, они считали такую жажду смерти странным результатом упрямого отчаяния, тупой бесчувственности или исступленного суеверия. «Несчастные! – крикнул христианам Азии проконсул Антонин. – Если вы так устали от жизни, разве вам трудно найти веревки и пропасти?» Он (по словам одного ученого и благочестивого историка) очень остерегался наказывать людей, которые не нашли ни одного обвинителя, кроме себя самих, поскольку этого не ожидали и в имперских законах ничего не говорилось о таком случае; поэтому, вынеся приговоры немногим в качестве предупреждения для их собратьев, он с негодованием и презрением велел толпе разойтись. Несмотря на это подлинное или притворное презрение, бесстрашие и постоянство верующих гораздо благотворнее действовали на те души, которые природа или небесная благодать сделали способными легко воспринять истинную религию. Во всех этих печальных случаях среди нехристиан было много жалевших, восхищавшихся и обращавшихся в христианство. Благородное воодушевление страдальца передавалось зрителям, и кровь мучеников, по хорошо известному выражению, стала семенами церкви.

Но эта горячка ума, несмотря на то что ее породило благочестие и поддерживало красноречие, постепенно отступала перед более естественными надеждами и страхами человеческого сердца – любовью к жизни, боязнью боли и страхом исчезнуть навсегда. Более благоразумные из руководителей церкви почувствовали, что обязаны сдержать чрезмерный пыл своих последователей и не слишком полагаться на их твердость, которая часто покидала их в час испытания. Поскольку жизнь верующих стала менее аскетической и суровой, они с каждым днем все меньше желали чести быть мучениками, и воины Христа, вместо того чтобы заслуживать награду добровольным героизмом, часто оставляли свой пост и в смятении бежали от врага, бороться с которым был их долг. Но было три способа уйти от преследования, разные по степени преступности: первый, как правило, не считался виной, второй был сомнительным или по меньшей мере ошибочным, но простительным; третий же означал явное преступное отречение от христианской веры.