Томас Карлейль - Герои, почитание героев и героическое в истории

Я со своей стороны вполне оправдываю Лютера, что он на этот раз решительно восстал против Папы. Элегантный язычник, со своим всесожигающим декретом, воспламенил благородный и справедливый гнев в самом отважном сердце, какое только билось в ту пору в человеческой груди. Да, это было самое отважное и вместе с тем самое кроткое, миролюбивое сердце; но теперь оно пылало гневом. Как?! Я обратился к вам со словом истины и умеренности, я имел в виду законным образом, насколько человеческая немощь дозволяет, содействовать распространению истины Божией и спасению душ человеческих, а вы, наместники Бога на земле, отвечаете мне палачом и огнем?! Вы хотите сжечь меня и слово, возвещенное мною, и таким образом ответить на послание, которое исходит от самого Бога и которое я пытался передать вам?! Вы – не наместники Бога! Вы – наместники кого-то другого! Так я думаю! Я беру вашу буллу: она – опергаментившаяся ложь! Я сжигаю ее! Таков мой ответ, а вы вольны затем поступить, как признаете нужным.

Свой исполненный негодования шаг Лютер совершил 10 декабря 1520 года, то есть три года спустя после возникновения конфликта. В этот именно день он сжег «при громадном стечении народа» декрет, возвещавший огонь, «у Эльстерских ворот Виттенберга». Виттенберг смотрел и издавал «клики». Весь мир смотрел. Папе не следовало вызывать этих «кликов»! Это были возгласы, знаменовавшие пробуждение народов. Кроткое, невозмутимое сердце германца долго выносило безропотно выпадавшие на его долю невзгоды; но в конце концов их оказалось больше, чем оно могло вынести. Слишком долго властвовали над ним формализм, языческий папизм, всякого рода ложь и призраки. Вот еще раз нашелся человек, который осмелился сказать всем людям, что мир Божий держится не на призраках, а на реальностях, жизнь – Истина, а не ложь!

В сущности, как мы уже заметили выше, нам следует рассматривать Лютера как пророка, ниспровергающего идолов, человека, возвращающего людей назад, к действительности. Такова вообще роль великих людей и учителей. Магомет говорил, обращаясь к своим соплеменникам: эти ваши идолы – дерево. Вы обмазываете их воском и маслом, и мухи липнут к ним. Они – не боги, говорю я вам, они – черное дерево! Лютер говорил, обращаясь к Папе: то, что вы называете «отпущением грехов», представляет собою лоскут бумаги, сделанной из тряпки и исписанной чернилами, только лоскут, и больше ничего; такой же лоскут представляет и все то, что похоже на ваше «отпущение». Один только Бог может простить грехи. Что такое папство, духовное главенство в Церкви Божией? Разве это один пустой призрак, состоящий лишь из внешнего обличья и пергамента? Нет, это внушающий благоговейный ужас факт. Божья Церковь не призрак, небеса и ад – не призрак. Я опираюсь на них; вы привели меня к этому. Опираясь на них, я, бедный монах, сильнее, чем вы. Я один, у меня нет друзей, но я опираюсь на истину самого Бога. Вы же, со своими тиарами, тройными шляпами, всеми своими сокровищами и арсеналами, небесными и земными громами, опираетесь на ложь дьявола! Вы вовсе не так сильны!

Рейхстаг в Вормсе и появление на нем Лютера 17 апреля 1521 года можно рассматривать как величайшее событие в современной европейской истории, действительную исходную точку всей последующей истории цивилизации. После бесконечных переговоров и диспутов дело подходило наконец к развязке. В рейхстаге собрались: юный император Карл V, все немецкие принцы, папские нунции, духовные и светские власти. Явился и Лютер, который должен был ответить – отрекается он или нет от своих слов. По одну сторону восседали блеск и сила мира сего, по другую – стоял человек, вставший на защиту истины Божией, сын бедного рудокопа Ганса Лютера. Близкие люди уговаривали его не идти на заседание рейхстага, напоминали ему судьбу, постигшую Гуса, но он не внимал их словам. Наконец, когда он въезжал уже в город, к нему вышли навстречу многочисленные друзья и еще раз предостерегали и горячо убеждали его отказаться от своего намерения. Но он ответил им: «Если бы в Вормсе было столько же чертей, сколько черепиц на кровлях, то и тогда я поехал бы».

Поутру, когда Лютер шел на заседание рейхстага, окна и крыши домов были усеяны массой народа. Некоторые обращались к нему и торжественно убеждали не отрекаться. «Кто отринет меня перед людьми!» – кричали ему как бы в виде торжественного заклинания и просьбы. Не такова ли также была в действительности и наша мольба, мольба всего мира, томившегося в духовном рабстве, парализованного черным призраком кошмара, химерой в тройной шляпе, называющей себя отцом в Боге, и не молили ли мы также в то время: «Освободи нас; это зависит от тебя; не покидай нас!»

Лютер не покинул нас. Его речь, длившаяся два часа, отличалась искренностью и была исполнена благоразумия и почтительности. Он не выходил из рамок подчинения всему тому, что законным образом могло требовать себе повиновения; но во всем остальном он не признавал никакого подчинения. Все написанное им, сказал он, принадлежит отчасти лично ему, а отчасти позаимствовано им из Слова Божьего. Все, что принадлежит ему, несвободно от человеческих недостатков. Здесь, без сомнения, сказался и несдержанный гнев, и ослепление, и многое другое. Он почел бы для себя великим блаженством, если бы мог вполне освободиться от всего этого. Но что касается мыслей, опирающихся на действительную истину и Слово Божие, то от них отказаться он не может. И как бы он мог это сделать? «Опровергните меня, – заключил он свою речь, – доводами из Священного Писания или какими-либо иными ясными и истинными аргументами; иначе я не могу отказаться от своих слов. Ибо небезопасно и неблагоразумно поступать против своей совести в чем бы то ни было. Я стою здесь, перед вами. Говорю вам, я не могу поступать иначе. Бог да поможет мне!» Это был, сказали мы, величайший момент в современной истории человечества.

Английский пуританизм, Англия и ее парламенты, Америка и вся громадная работа, совершенная человечеством в эти два столетия, Французская революция, Европа и все ее дальнейшее развитие до настоящего времени – зародыши всего этого лежат там. Если бы Лютер в тот момент поступил иначе, все приняло бы другой оборот! Европейский мир требовал от него, так сказать, ответа на вопрос: суждено ли ему погрязать вечно, все глубже и глубже, во лжи, зловонном гниении, в ненавистной проклятой мертвечине или же он должен, какого бы напряжения это ни стоило ему, отбросить от себя ложь, излечиться и жить?

Как известно, вслед за Реформацией наступили великие войны, распри, всеобщее разъединение, все это длилось до наших дней и в настоящее время далеко еще не завершилось вполне. По этому поводу было высказано великое множество разных суждений и обвинений. Несомненно, все эти распри представляют печальное зрелище. Но в конце концов какое отношение имеют они к Лютеру и его делу? Странно возлагать ответственность за все на Реформацию. Когда Геркулес направил реку в конюшни царя Авгия, чтобы очистить их, то, я не сомневаюсь, всеобщее замешательство, вызванное таким необычайным обстоятельством, было немалое, но я думаю, что в этом повинен был не Геркулес, а кое-кто другой! С какими бы тяжелыми последствиями ни была сопряжена Реформация, она должна была совершиться, она просто-напросто не могла не совершиться. Всем Папам и защитникам Пап, укоряющим, сетующим и обвиняющим, целый мир отвечает так: раз навсегда – ваше папство стало ложью. Нам нет дела до того, как прекрасно оно было некогда, как прекрасно оно, по вашим словам, и в настоящее время, мы не можем верить в него. Всею силою нашего Разума, данного нам всевышним небом для руководства в жизни, мы убеждаемся, что с этих пор оно потеряло свою достоверность. Мы не должны верить в него, мы не будем стараться верить в него, – мы не смеем. Оно ложно. Мы оказались бы изменниками против подателя всякой истины, если бы осмелились признавать его за истину. Пусть же оно, это папство, исчезнет, пусть что-либо другое займет его место. С ним мы не можем более иметь никакого дела.