Роберт Грейвс - Белая Богиня

Англосаксы не имели ученых поэтов, личность которых была бы неприкосновенна, и знали только менестрелей. Английская поэтическая традиция сформировалась благодаря заимствованиям из вторых рук: из нормандско-французских рыцарских романов, из древних британских, галльских и ирландских источников. Этим объясняется отсутствие в сельской Англии инстинктивного благоговения перед поэтическим призванием, испытываемого даже в отдаленнейших уголках Уэльса, Ирландии и Горной Шотландии. Английские поэты чувствуют необходимость просить извинения за свое поприще везде, кроме литературных кругов, а в бюро записи актов гражданского состояния или будучи вызваны в суд в качестве свидетеля предпочитают указывать свой род занятий как «чиновник», «журналист», «учитель», «романист» и так далее, только не «поэт». Даже звание поэта-лауреата было учреждено в Англии лишь в царствование Карла I. (Джона Скелтона наградили в университете лавровым венком за блестящую речь на латыни, а вовсе не потому, что ему покровительствовал Генрих VIII.) Звание поэта-лауреата никак не позволяет влиять на развитие национальной поэзии и не влечет за собой никаких обязательств хранить ее незапятнанной и незамутненной, да и присуждается оно, без всякого конкурса, первым лордом казначейства, а не каким-то научным обществом. Тем не менее многие английские поэты оставили нам образцы исключительного поэтического мастерства, и с XII в. не было ни одного поколения, которое, пусть с оговорками, не хранило бы верность Теме. Дело в том, что хотя англосаксы и лишили власти древнюю бриттскую аристократию, а с нею и поэтов, они не уничтожили крестьянство, и потому преемственность древней бриттской системы праздников не была прервана, даже когда англосаксы приняли христианство. Основой социальной жизни в Англии была не промышленность, а сельское хозяйство, содержание скота на пастбище, охота, и Тема стала скрыто одухотворять народные обряды по случаю праздников, которые отныне именовались Сретением, Благовещением, Майским днем, Ивановым днем, праздником урожая первого августа, Михайловым днем, Днем Всех Святых и Рождеством. Кроме того, ей не давали погибнуть отвергавшие христианство ведьмы, которые на своих тайных шабашах поклонялись богине. Таким образом, англичане, никогда не испытывавшие уважения к поэту, всегда осознавали важность единственной и великой Темы.

Вкратце, Тема представляет собой древнюю, в тринадцати главах с эпилогом историю рождения, жизни, смерти и воскресения бога наступающего года. Центральные главы посвящены его гибели в поединке с богом убывающего года за любовь своенравной и всемогущей триединой богини, их матери, их невесты и плакальщицы, провожающей их в мир иной. Поэт отождествляет себя с богом наступающего года, а свою музу – с богиней; его соперник – его родной брат, его второе «я», его рок. Любая истинная поэзия, выдержавшая практический тест Хаусмана, воспевает тот или иной эпизод, ту или иную сцену этой древней истории, а три ее главных персонажа стали настолько неотъемлемой частью духовного наследия нашего народа, что постоянно властно напоминают о себе в поэзии и даже, в моменты эмоционального стресса, возвращаются в наших снах, параноидальных видениях и галлюцинациях. Рок, или соперник, часто появляется в кошмарах в облике высокого, стройного, смуглого инкуба, или «князя, господствующего в воздухе» [19] Послание к ефесянам (2: 2). – Примеч. перев. , который силится утащить сновидца через окно, а когда тот оглядывается, то видит свое тело, неподвижно замершее на постели; впрочем, соперник способен принимать облик и других существ – злокозненных, дьявольских или змееподобных.

Богиня – пленительная, стройная женщина; у нее нос с горбинкой, мертвенно-бледное лицо, алые, словно ягоды рябины, уста, необычайной голубизны глаза и длинные белокурые волосы. Она может внезапно превращаться в свинью, кобылу, собаку, лису, ослицу, ласку, змею, сову, волчицу, тигрицу, русалку или отвратительную ведьму. Ее имена и эпитеты неисчислимы. В историях о привидениях она обычно предстает в облике белой дамы, а в древних религиях, от Британских островов до Кавказа, почитается как Белая богиня. Не могу вспомнить ни одного настоящего поэта, от Гомера до наших дней, который бы по своей собственной воле не отдал ей дань. Можно предположить, что поэтическое ви́дение проходит некую проверку на прочность, когда поэт пытается максимально точно изобразить Белую богиню и остров, над коим она царит. Когда творишь или читаешь истинную поэзию, волосы шевелятся, глаза наполняются слезами, в горле чувствуется ком, кожа покрывается мурашками, вдоль спины пробегает дрожь, и происходит это потому, что истинная поэзия не может обойтись без заклинания Белой богини, или музы, или матери всего сущего, древней властительницы наслаждения и ужаса – паучихи или пчелиной матки, королевы улья, объятия которых несут смерть. Хаусман предложил второй, вспомогательный, тест на истинность поэзии: вызывает ли она то воздействие, о котором писал Китс: «Все, что напоминает мне о ней, пронзает меня, словно копьем». Это еще одно уместное определение Темы. Китс, чувствуя дыхание смерти, писал о своей музе, Фанни Брон, а копье, «взалкавшее крови», – традиционное оружие темного палача, свергающего героя с престола.

Иногда мы ощущаем, как зашевелились волосы при чтении какого-нибудь фрагмента стихотворения, где нет ни действия, ни персонажей, если о ее незримом присутствии достаточно недвусмысленно возвещают стихии: например, когда ухает сова, луна, словно челн, стремительно и плавно несется сквозь облака, деревья медленно колышутся над низвергающимся со скал водопадом, и откуда-то издалека доносится лай собак; или когда колокольный звон разносит в морозном воздухе весть о рождении нового года.

Несмотря на глубокое чувственное очарование, которое мы испытываем от чтения классической поэзии, она не заставляет волосы шевелиться и сердце сжиматься, разве что в тех случаях, когда ей не удается сохранить благопристойную сдержанность, а причина этого кроется в разном отношении классического поэта и истинного поэта к Белой богине. Это не означает, что я отождествляю истинного поэта с романтическим. Прилагательное «романтический» было удобной характеристикой, пока оно означало мистическое благоговение перед женщиной, некогда забытое и вновь принесенное в Западную Европу авторами стихотворных романов, однако впоследствии оказалось запятнано, так как его стали использовать без разбора. Типичный романтический поэт XIX в. был физически слаб, страдал неизлечимыми недугами, наркоманией или меланхолией, отличался чрезвычайной неуравновешенностью и может считаться истинным поэтом, лишь поскольку, как подобает фаталисту, признавал богиню повелительницей собственной судьбы. Классический же поэт, сколь бы талантлив и усерден он ни был, не пройдет этого испытания, ибо видит себя повелителем богини, – а если и ощущает над собою ее власть, то только как недостойную зависимость содержателя от кокетливой и корыстной любовницы. Иногда он и вправду берет на себя роль ее сводника и пытается на потребу публике расцветить свои строки, обильно уснастив их красотами, позаимствованными из истинных стихов. В классической арабской поэзии существует такой прием, как «воспламенение». Он заключается в том, что поэт создает красочную атмосферу, живописуя в прологе рощи, ручьи и трели соловья, чтобы внезапно, пока очарование не рассеялось, перейти к делу – например, к восхвалению мужества, благочестия и великодушия своего покровителя или к мудрым размышлениям о быстротечности и тщете человеческой жизни. В классической английской поэзии это искусственное «воспламенение» может длиться от первой до последней строки.