Жиль Делёз - Лекции о Лейбнице. 1980, 1986/87

Много неразборчивых мест, в которых приходится делать конъектуры; там, где в оригинале стоят вопросительные знаки, мы пишем [нрзб.]. Два фрагмента представляют собой части лекций, прочтенных позже, и поэтому их пришлось выбросить. В лекциях обращает на себя внимание живой разговорный язык и непрерывный, страстный диалог с аудиторией, обилие вопросов и восклицаний. Так, Делёз всегда обращается к слушателям со словами: «почувствуйте, что…», а не «поймите, что…», взывая прямо-таки к чувственному усвоению непреклонно проводимых им идей. Он понимает, что студенты, к которым он обращается, обладают не ахти какими знаниями, и говорит: «Некоторые из вас, наверное, слышали о Бергсоне…» Лекции несравненно эмоциональнее, нежели их переработка, книга «Складка. Лейбниц и барокко». Интересно, что в первом цикле лекций ни о каком барокко речи нет; их идейной доминантой скорее служит сравнение Лейбница с Кантом – конечно, в пользу Лейбница, хотя идеи Канта Делёз признаёт и не отметает столь же безоговорочно, как картезианство. К своей излюбленной мысли о двух барочных этажах, проницающих собой материю и дух, Делёз обращается только во втором цикле. С неукоснительной строгостью он «прошивает» своей излюбленной триадой «складка – сингулярность – событие» чуть ли не каждую высказываемую мысль…

Делёз использует не так уж много сочинений Лейбница. Фактически он анализирует лишь «Теодицею», «Монадологию», изредка – «Новые опыты о человеческом разумении», и еще новонайденные письма – вроде письма к де Боссу. Но и взятых отрывков ему достаточно для того, чтобы выстроить не только свою концепцию Лейбница, но и собственную теорию мироздания.

В связи с этим любопытно взглянуть, как он отвечает на вопросы слушателей, пытающихся, по его мнению, «отвести его в сторону». Так, кто-то спрашивает его о событии по Фернану Броделю – на что Делёз отвечает в том духе, что как историк Бродель прав, но мы не историки, а философы. Когда же Изабель Стенгерс пытается вывести Делёза на разговор о новейших физических теориях поля, тот опять сворачивает в накатанную им колею – «ближе к Лейбницу».

Из лекций можно узнать и некоторые вещи, которые Делёз никогда не отважился бы включить ни в одну книгу, например уничтожающую оценку Витгенштейна и тезис о том, что Витгенштейн заслонил собой гораздо более крупные фигуры аналитической философии – Уайтхеда и Рассела. А в одной из последних лекций Делёз открытым текстом заявляет, что «законов природы не существует», а тот, кто признаёт законы природы, должен признавать и их противоположность в виде чуда и, следовательно, является не просто картезианцем, но даже и теологическим окказионалистом в духе Мальбранша! По мнению же Лейбница/Делёза, в мире не существует ничего, кроме свободной игры сингулярностей, событий и монад (правда, одни монады господствуют, а другие подчиняются)… Кроме того, Делёз вводит переоценку ценностей в том, что касается иерархии греческих философов. Так, стоиков он ставит выше Платона и Аристотеля, заявляя, что, если бы от них дошло большее количество текстов, еще неизвестно, кто стал бы в греческой философии классиком № 1. Читатель найдет и немало рассуждений о Плотине как авторе термина «монада», много греческой этимологии, где проводится различие между двумя типами единиц-единств: monas и enas.

Многие вопросы освещены в лекциях гораздо яснее, чем в книге «Складка», где «ритуальный сциентизм» мешает разобраться в том, как именно «работают» монады и два барочных этажа, как действует связывающий их vinculum. Так, из лекций явствует, что два этажа относятся сразу и к каждому атому материи, и к каждому, если можно так выразиться, «атому духа», и к сочетанию этих атомов на макроуровне. Кроме того, показательно – продолжающее мысли Лейбница – утверждение Делёза о том, что незнания «в природе» не существует вообще, каждая монада знает всё, только одно с большей отчетливостью, а другое – с меньшей. (Неистребимый оптимизм Делёза не мешал ему любить злейшего врага Лейбница, Вольтера, так как Лейбниц и Вольтер сочетаются между собой в рамках «предустановленной гармонии»; с другой же стороны, Делёз не считал Лейбница непогрешимым в личном плане и полагал, что по моральным качествам Лейбниц несравненно уступал Спинозе…)

Делёз «раскрывает скобки» вокруг мыслей, по разным мотивам отсутствующих или затушеванных в книге «Складка. Лейбниц и барокко». Так, он неоднократно возвращается к параллели между Лейбницем и Беркли, поскольку, из-за того что, по Лейбницу, мир не существует вне выражающих его монад, возникает соблазн спутать этот тезис с берклианским «esse est percipi». Но нет – это повторяется во многих лекциях, – монады не только выражают, но и актуализуют мир, а vinculum (между телом и душой, между двумя этажами) еще и делает этот мир реальным (хотя мир всего лишь усложнение принципа выражения монад). В лекциях упоминается и то, что престарелый Лейбниц отнесся с мягкой иронией к философским опытам молодого Беркли, назвав их «ирландской философией».

Гораздо яснее, нежели в книге «Складка», Делёз объясняет и встречающееся в философии Уайтхеда понятие «self-enjoyment». Этот «self-enjoyment», по мнению Делёза, представляет собой некий лейтмотив не только английской философии, но и всей английской культуры и английского миросозерцания. И тут нет ничего уничижительного, так как self-enjoyment – английская интерпретация библейского завета возрадоваться тому, что «мир хорош». И уж совсем оригинальным является сопоставление английской мысли с «Третьей Эннеадой» Плотина, где речь идет о радости от созерцания и от бытия самим собой! (А сущность про́клятых – в том, что они заменяют виртуальную радость яростью…) Говоря об интеграции восприятий у животных, Лейбниц создает психологию животных; говоря об интеграции восприятий у растений – теорию перцепции растений (животными и растительными монадами), а также теорию мира как виртуального горизонта всех перцепций. Монада же – это «изначальная активная потенция», то, что Николай Кузанский называл словом «possest», сочетая глаголы «мочь» и «быть», – и таково главное действующее лицо активизма Лейбница и Делёза.

Часть мыслей Делёза, например тех, что касаются концептов как основы философских систем того или иного автора, попала в позднюю книгу Делёза и Гваттари «Что такое философия». Ряд идей: о соотношении движения и времени, о том, что время в XVII в. становится не просто «количеством движения», а концептом, от которого движение зависит, – был развит в книгах «Кино. Образ-движение» и «Кино. Образ-время». Это же касается отношений между движением и силой. Некоторые мысли, относящиеся к математическим идеям Лейбница, насколько мне известно, не попали вообще ни в одну книгу и присутствуют только в этих лекциях. При этом Делёз демонстрирует недюжинные знания в области математики, хотя ставит их на службу одной и той же идее: показать, что существует то самое неуловимое различающее и различающееся различие, которое служит одним из главных предметов всех сочинений Делёза и истоки которого он приписывает Лейбницу. Так, когда Делёз рассуждает об эволюции представления о бесконечности на протяжении XVII–XIX вв. или, например, о топологии, одним из основоположников этих идей оказывается все тот же Лейбниц.

Читать дальше