Терри Гудкайнд - Огненная цепь

Никки повернулась на бок и опустила голову на его руку. Но Ричард никак не мог заставить себя смежить веки, хотя глаза жгло от усталости. Вскоре в темноте послышалось ровное дыхание Кары – она поддалась сну. Никки мягко потерлась щекой о его плечо, устраиваясь поудобнее в тепле, созданном их телами.

– Никки… – прошептал он.

– Что?

– Каким пыткам Джегань подвергает пленных?

Он услышал, как Никки глубоко вздохнула и медленно выдохнула.

– Ричард, я не намерена отвечать на этот вопрос. Уверена, ты и без того знаешь, что Джегань заслуживает, чтобы его убили.

Ричард не мог не задать этот вопрос – но испытал облегчение оттого, что Никки по доброте душевной не стала отвечать на него.

– Когда Зедд вручил мне меч, я сказал ему, что не хочу становиться убийцей. С тех пор я научился различать убийства по их сути и понял, что, убивая злых людей, служу сохранению жизни. Хотел бы я, чтобы изгнать Имперский Орден из Нового мира было так же просто, как убить Джеганя!

– Знал бы ты, сколько раз я жалела, что не убила его, когда имела возможность! Хотя, ты прав, войны бы это не остановило. И я желала бы перестать думать обо всех упущенных случаях, обо всем, что должна была сделать – и не смогла…

Ричард обнял ее и крепко сжал дрожащие плечи. Она понемногу расслабилась. Наконец дыхание ее замедлилось, и она погрузилась в сон.

Ричард тоже закрыл глаза. Еще одна слеза скатилась из-под сомкнутых век. Ему ужасно не хватало Кэлен. Воспоминание о первой встрече не оставляло его. Тогда он увидел Кэлен в гладком белом платье – и лишь позже узнал, что так одеваться дозволялось только Матери-Исповеднице. Оно прекрасно облегало ее тело, подчеркивало благородство осанки. Длинные волосы словно стекали по плечам, окружая ее ореолом в полумраке леса. Он взглянул в ее прекрасные зеленые глаза – ум и мудрость светились в них. Он помнил, как почувствовал с этого мгновения, с первого взгляда, будто знал ее всегда.

Он сказал, что ее преследуют четыре человека. Она спросила: «Ты готов помочь мне?» Он, не задумываясь, ответил: «Да!» И с тех пор ни разу не пожалел, что так ответил. А теперь ей нужна помощь…

Погружаясь в тяжелый сон, он все еще думал о Кэлен.

Энн торопливо подвесила простой жестяной фонарь на крючок снаружи у двери. Сотворив из частицы своего Хань маленький цветок пламени, распустившийся над ладонью, она вошла в небольшую комнату и, слегка подбросив огонек, направила его к фитилю стоявшей на столе свечи. Когда свеча загорелась, женщина закрыла дверь.

Давно уже она не получала сообщений в своем дорожном журнале. Ей не терпелось скорее добраться до него.

Комната была обставлена скудно. Простые беленые стены без окон, небольшой стол и деревянный стул с прямой спинкой – когда его внесли по просьбе Энн, он почти заполнил пространство, не занятое кроватью. Вообще-то комната служила спальней, но отлично исполняла и роль святилища, места, где Энн могла посидеть одна, где могла думать, вспоминать и молиться. Здесь также было удобно пользоваться потаенным дорожным журналом.

На столе ее ждала тарелочка с сыром и нарезанными фруктами. Наверное, это Дженнсен поставила ее сюда, прежде чем пойти с Томом поглазеть на луну.

Из года в год Энн неизменно испытывала теплое чувство, замечая влюбленные взгляды, которыми обменивалась такие парочки. Они всегда считали, что отлично скрывают свои чувства от посторонних. Скажи им кто-нибудь, насколько это для всех очевидно, они, наверно, залились бы смущенным румянцем.

Иногда Энн жалела про себя, что у них с Натаном никогда не было времени пожить вот так, погрузившись в море полной, простой, беззаветной любви. Однако считалось, что аббатисе приличествует скрывать все чувства.

Энн остановилась, задумавшись, где же на самом деле она успела прийти к таким убеждениям. Во времена обучения им никто не внушал на уроках: «Если ты когда-нибудь станешь аббатисой, тебе пристало всегда скрывать свои чувства!» Кроме неодобрения, разумеется. Хорошей аббатисе полагалось одним лишь взглядом вызывать у людей неудержимую дрожь в поджилках. Она не помнила, где научилась этому, – но, пожалуй, ей всегда удавалось достичь требуемого эффекта.

Возможно, по замыслу Создателя ей было предназначено стать аббатисой, и Он внушил ей черты характера, необходимые для такой работы. Порою ей становилось тоскливо без прежних занятий.

Более того, она никогда не позволяла себе сознательно рассмотреть свои чувства к Натану. Он – пророк. Когда она была аббатисой сестер Света и самодержавно правила во Дворце Пророков, он был ее пленником. Да, положение пророка никогда не называлось столь жесткими словами – но при всех попытках обеспечить мягкость этого заключения суть его не менялась. Издавна существовало убеждение, будто мужчины-пророки слишком опасны, чтобы позволить им свободно жить среди обычных людей.

Держа Натана в заключении с малолетства, сестры отрицали существование свободной воли, считая заранее, что он причинит зло – хотя никто не давал ему даже шанса сделать сознательный выбор. Его объявили виновным, не предоставив возможности совершить преступление. Этого древнего и иррационального убеждения Энн бездумно придерживалась почти всю свою жизнь. Ей не хотелось думать о том, как это характеризует ее саму.

Но теперь они с Натаном оба состарились, жили вместе – сколь бы маловероятным это ни могло показаться в прошлом, – и их отношения нельзя было назвать беззаветной любовью. Ведь она провела большую часть жизни, еле сдерживая раздражение от его выходок и надзирая за тем, чтобы он не мог ускользнуть ни из ошейника, ни из запертых комнат дворца. Тем самым она лишь подстегивала непредсказуемость его поведения – а в ответ он разжигал гнев сестры, отчего в свою очередь его еще больше заносило, и так снова и снова, по кругу.

Хотя пророк способен был учинить всевозможные каверзы – то ли случайно, то ли намеренно, – что-то в нем вызывало у Энн потаенную улыбку. Порою он вел себя как ребенок – ребенок примерно тысячи лет от роду. Ребенок-волшебник. Ребенок, обладающий даром пророчества. А пророку достаточно лишь открыть рот и изречь пророчество в присутствии невежественного люда – и сразу вспыхнет как минимум мятеж, а то и война. Так, во всяком случае, издавна считалось…

Энн была голодна, но отставила тарелку с сыром и фруктами в сторону. Это могло подождать. Сердце ее сильно билось в предвкушении того, что она найдет в послании Верны.

Энн села и вместе со стулом подвинулась ближе к столу. Достав небольшую книжку с кожаным переплетом, она стала листать страницы, пока заметила записанные строки. В комнате было не только тесно, а еще и темно. Она прищурилась, чтобы лучше разглядеть надпись, потом пришлось подвинуть ближе толстую свечу.