Array Коллектив авторов - Девятнадцать стражей (сборник)

– Видите ли, надо нам закрыть одно дельце…

– Что, повидло? Господа, да я ведь целую баночку им купил! За собственные деньги! Даже мадемуазель Крыся мне уже простила!

– Увы, пришлось нам вписать то происшествие в рапорт, – развел руками Корицкий. – Ну и шеф нам приказал – для порядка – еще раз вас допросить, чтобы в бумагах все было путем.

– Да вы не переживайте, – утешил явно оторопевшего мужчину Брумик. – Это простая формальность. Зададим несколько вопросов, запишем показания, вы их подмахнете – и назад, домой.

– Простая формальность, – бормотал он, надевая ботинки. – Это лишь так говорится: «простая формальность». А человек-то потом исчезает.

Но не исчез. Живой и здоровый он вернулся в квартиру, где сразу же помчался на кухню, чтобы поговорить с мадемуазель Крысей.

– Не повесили вас? – кивнула та, явно разочарованная. – Да уж, времена! При покойнике-то императоре вы бы так легко не отделались!

– Да что вы такое говорите, мадемуазель Крыся! Ведь даже при Франце-Иосифе не вешали за ложку повидла!

– Может, не вешали, а может, и вешали. В армии бы вас расстреляли. Но раз уж вы живы, на мою беду, то прочь с моей кухни, не мешайте честной женщине работать. Не ваше нынче дежурство.

– Так я ведь к вам, собственно! С новостями!

Она встрепенулась. Если с новостями – другое дело. Даже придвинула ему стул, чтобы присел за стол.

– Они меня про то повидло расспрашивали, – начал Павловский. – Словно я кого убил, ей-богу! Но если правду говорить, то я от них побольше узнал, чем они от меня. Потому что они немного и между собой говорили, пока меня пугали. «Вот интересно, каково вам с новым соседом-то будет? – все тот небритый насмехался. – Да со мной рядом шулер тот ваш – ангел чистый!» Я, мадемуазель Крыся, удивился: как, мол, так? Он ведь, новый, – полиции человек. А они на то оба как рассмеются, у меня аж холод по спине пошел, Господом Богом клянусь! Не то предчувствие, не то прострелило меня там, потому что как заболело после в спине, я и подняться не сразу сумел!

– Вам бы только сидеть! Вы и месяц тому рассказывали, чтоб от уборки отговориться, что люмбаго у вас.

– А может, это снова люмбаго, – кивнул он. – Но и у вас люмбаго случилось бы, узнай вы то, что узнал я!

– Да говорите уже наконец, что там интересного, а не только о болестях своих!

– Он никакой не полицейский! Он даже не человек! Хуже того! Преступник он!

– Преступник? – охнула она.

– Он людей убивал! Палач он!

– Палач?

– Ну, приговоры исполнял!

– Но палач – персона государственная. Злодеев казнит. Что вы мне голову морочите? Таких-то нам в доме и надобно! Наверняка ведь трястись не станет, когда потребуется курице голову отрубить. Не то что некоторые!

– Ох, да у меня тогда мигрень была, мадемуазель Крыся! Поэтому я и отказался! Только поэтому! Клянусь! Но вы еще всего не знаете. Это ж не простой палач. Это Антоний Стшельбицкий, которому и самому голову больше ста лет тому отрубили. За грабежи, за атаманство над разбойниками. Судовым приговором его осудили! Пьяница он, баламут, злодей, убийца! Худший из худших! Из могилы вылез, а теперь с нами живет!

– Скандал! – прошептала побледневшая мадемуазель Крыся, опадая на стул. – Такое-то в доме нашем!

– Он сирот, стариков, вдов грабил! – Павловский перечислял преступления Стшельбицкого, о которых охотно трепались двое полицейских, порой используя то, что нашли в деле палача, а порой – на собственное воображение. – На церкви нападал! Один раз епископа ограбил да голым отпустил!

Они перекрестились. А когда мадемуазель Крыся пришла в себя, приказала Павловскому следить за бульоном, чтоб тот не выкипел, сама же отправилась навестить нового соседа.

Застучала в дверь, а когда открыл, протирая глаза, – заявила, что в курсе уже, что он за фрукт, и что лучше для него будет, если съедет из дому.

– А то что? – спросил он, широко улыбаясь. – Станете на меня доносы писать?

– Это приличный дом!

– Ага. Приличный. Шулер, пьяницы, извращенец и безумная баба с котами. Ступай, тетка, а то как дам!..

Он захлопнул дверь у нее перед носом.

– Совести у вас нет, что так вот мучите нас своим присутствием! – крикнула она.

Подождала какое-то время, не вернется ли жилец. А когда дошло до нее, что вряд ли дождется, заявила, что так просто этого не оставит, после чего развернулась и вышла.

Злость сорвала на Павловском, который зачитался газетой и не уследил за бульоном.

Три ночи кряду не происходило ничего. Брумик и Корицкий зря пробирались вечерами крышами, спускались по веревке и с трудом проникали в окно квартиры, занятой Стшельбицким. Брумик начал уж подозревать котов с генеральскими именами: мол, именно они шныряли по крышам и единственные могли быть свидетелями похождений полицейских.

К счастью, в четвертую ночь в замке двери заскрежетал подделанный ключ, а потом раздалось скрипение петель.

Стшельбицкий, который как раз стоял на страже, быстро разбудил коллег. Они притаились за кроватью, он же прилег и захрапел, несколько чрезмерно и театрально.

Они услышали шаги в прихожей. Тяжелые и неторопливые. Странные: словно кто-то двигался неуверенно, как едва научившийся ходить ребенок.

То, что имели они дело не с ребенком, убедились, когда дверь в спальню распахнулась и в проеме показалась мадемуазель Крыся во всей своей красе.

Выглядела она несколько странновато в светлой ночной рубахе, огромной, словно шатер. Густые волосы ее спутаны были сеткой, которую надевала она на ночь. Но волосы сдаваться не желали. Распираемый изнутри материал едва сдерживал их, вставал дыбом, пружинил и колыхался. В темноте выглядели они под сеткой как вторая, куда большая голова.

Мадемуазель Крыся принюхалась, словно идя по следу.

– Преступленье, – отозвалась глухо. – Вонь негодяйства. Ужас, ужас!

Склонилась над палачом, встряхнула его, он же притворился, что просыпается, и сел на постели.

– Признайся в грехах! – завыла она.

– Что вы тут… У нее глаза закрыты! – крикнул он спрятавшимся полицейским. – Лунатичка!

– Признайся в грехах! – потребовала она вновь.

– Да какие грехи? – возмутился он. – Ты, баба, ко мне домой проникла, в постель лезешь, а еще и цепляешься! Поговори ты нормально, я бы тебя не выставил, девка ты крепкая, ничего не скажу. Но при таком-то хамстве…

– Признайся в грехах! – оборвала она. – Покорись! Покажи, что раскаиваешься!

– Ничего я не раскаиваюсь! Мне голову отрубили, вина прощена!

– Нет в тебе раскаяния, – оценила она скорее печально, чем с гневом. – Совесть тебя не грызет?

– Нет!

– Гордыня! Ну, ежели у тебя совести нет, то и моей хватит.

Она начала открывать рот. А как начала, так и перестать уже не могла. Обнажила ровные крепкие зубы и накинулась на Стшельбицкого так быстро, что тот не успел уклониться. Вырвался от нее, оставляя в зубах мадемуазель Крыси немалый кусок мяса с предплечья. Заорал. И снова отскочил, поскольку вновь оказалась она рядом. Клацнула зубами, промахнулась. Тряхнула головой и распахнула челюсти еще шире, за пределы человеческих возможностей.