Пол Дю Нойер - Беседы с Маккартни

Концерт был по-настоящему хороший, и сейчас, когда я пересматриваю пленки, думаю, что на выступлениях вживую мы были профи. Мне нравится смотреть соло Джорджа, как непринужденно он их играет. Настоящий профессионал! Так что для публики это был отличный концерт.

Чуть позже «Битлз» выступали на стадионе «Шей»: это шоу 15 августа 1965 г. в ныне разрушенном спорткомплексе в Куинсе, город Нью-Йорк, вошло в историю. «Битлз» снова сыграли там в 1966 г., и эти два концерта задали тон всем гигантским рок-сборищам последующих лет:

Я был поражен, что там, казалось, не было ни одной английской фамилии на вешалках. Это были фамилии бейсбольной команды: Ковинский! Словоский! Сламум! Кабим! Кабум! «Эй, а здесь никакой Уотсон не затесался?» Ха! Иммигрантские семьи – это было так по-американски. Коппербопполис! Все такое.

Так что мы нацепили костюмы и внезапно очутились в туннеле, готовые выйти наружу – неизвестно куда, – а потом мы вышли, и оказалось, что к сцене очень долго идти. Обычно мы выходили из-за кулис, и всё, мы на сцене, или занавес поднимался. Но тут нам пришлось пересекать поле для игры, и там сплошняком стояли нью-йоркские копы, так что на пленке видно, как мы широко шагаем и временами бежим, чтобы перейти это поле.

Ну и, конечно, оглушительный шум, словно кричит миллион чаек: это визжит американская публика. Мы добежали, и оказалось, что легендарная система транслирования звука была предназначена для бейсбола, так что хуже нам не попадалось. Мы стояли на этой маленькой сцене, было немного ветрено, и вокруг кричали люди. Мы не слышали, что играем, и было очень трудно настроиться. Невозможно было расслышать, не расстроилась ли за время долгой пробежки гитара. Обычно за кулисами можно было пройтись по струнам: «дам-дам дам-дам». Ага, о’кей… Но там… даже если приложишь гитару к уху, ничего не расслышишь. Так что мы просто стали играть.

А Джон вообще в I’m Down играл на клавишных локтем. Думаю, тем вечером мы немного ударились в истерику. Мы не могли понять, где мы и что происходит. Мы ни черта не слышали и думали: мы лажаем, но нас принимают на ура. Нас потихоньку накрывала истерика. Если посмотреть запись, то он просто делает вот так [ двигает локтем ] вместо соло!

У него по лицу слезы катятся, это совершенно истерический смех. А публика просто орет, пытается прорваться на поле и дерется с полицией. Это было как сцена из фильма. Только мы были в нем.

Вот так оно шло и вдруг закончилось. Нас погрузили в фургон и увезли. Это было очень странное действо. И позднее, вернувшись в Англию, нам пришлось переозвучить все это дело, потому что на записях с микрофонов ничего не было слышно, а то, что можно было расслышать, было ужасно. Но должен сказать к нашей чести, сейчас я на это смотрю и думаю, что мы неплохо поработали, потому что это вроде как даже похоже на живую запись. Мы провели как минимум два дня в студии в Уэмбли, перезаписывая вокал и гитары, всё, что нужно было переписать.

Это такие фантастические воспоминания, так было здорово там играть, но при этом безумие абсолютное. Как будто попал в стиральную машину. Ха! Я ничего не слышал, не понимал, что происходит, но знал, что надо доиграть до конца.

О шоу 1966 г. он вспоминает: «В гримерках царила движуха. Заходили нью-йоркские группы типа “Янг раскалз”, “Лавин спунфул” – местные ребята, мы были их фанатами. Вот что было здоровского в шестидесятые – так это то, что нам нравились пластинки друг друга. Мы все делали первые шаги в этой карьере и восхищались друг другом, так что когда мы познакомились с Джоном Себастианом, мы сказали [ с уважением ]: “Ого!” Потому что на Good Day Sunshine меня вдохновила – какая у него была солнечная песня?

Daydream?

Ага, “В такой денек только грезить наяву”. Для нас это было настоящим воплощением летнего настроения, и я по мотивам написал Good Day Sunshine. Так что было круто познакомиться с ним и с этими группами. За кулисами было по-настоящему клево».

И чисто чтобы повеселиться, надо было еще окучивать журналистов:

Нам задавали вопросы американские интервьюеры. Господи, мы на этих парнях оттягивались по полной. Мы только годы спустя поняли, что у них был огромный авторитет. Знаешь там, Уолтер Уинчелл, журналисты этого уровня. Всё, что я о нем знал, – это закадровый голос в «Неприкасаемых» [16] Американский телесериал, транслировавшийся с 1959 по 1963 гг. . То есть у него мегарепутация, а мы не знаем. Интервью с этими парнями выходило в прямом эфире, это было главное интервью недели:

– Рядом со мной Пол из ансамбля «Битлз». Скажите, Пол, есть ли у вас мнение по поводу войны во Вьетнаме?

– Нет. [ Очень долгое молчание… ]

А в прямом эфире это, прямо скажем… Видно, как у парня выступает пот. «Э-э… неадекват какой-то! Ладно, следующий вопрос…» Временами мы были плохими мальчиками.

Со времен своей первой долгоиграющей пластинки, Please Please Me , плохие мальчики доказали, что они еще и блестящие музыканты, и всего за два года выпустили еще пять хитовых альбомов. Наряду с плеядой синглов, занимавших верхние позиции в чартах, «Битлз» были на удивление верны формату альбома и в каждый из них вкладывали больше старания и усилий, чем ожидалось от поп-группы. До этого достаточным считалось иметь хитовый сингл и пригоршню перепевок; сама пластинка могла представлять собой записанную наскоро имитацию стандартного концерта группы. Но вот они выпустили With the Beatles , на котором вообще не было их синглов. На его продолжении, альбоме A Hard Day’s Night , авторство песен целиком принадлежало Леннону и Маккартни.

Для поп-группы это были беспрецедентные достижения. До конца 1965 г. к альбомам прибавились Beatles for Sale, Help! и Rubber Soul . Несмотря на огромную занятость в турне и съемки в двух кинофильмах, то внимание, с которым «Битлз» подходили к сочинению песен и их записи, казалось, росло с каждым месяцем. Никому не удалось бы поставить планку еще выше.

Никому?

Естественно, что подростку из пятидесятых, каким был Пол Маккартни, рок-н-ролл вскружил голову. С самого начала за этой вроде бы нехитрой музыкой скрывались важнейшие вещи. Своих поклонников рок опьянял: в нем выражались юность, свобода, бунтарство, чувственность. В послевоенном мире, который не мог предложить ничего лучше, этот шум был практически смыслом жизни.

Многочисленные ненавистники рока видели в нем нечто варварское; рок был смутным предсказанием того, что в западной цивилизации что-то безнадежно прогнило. Более утонченные критики находили новый саунд просто скучным; его музыкальная ограниченность обрекала его на роль кратковременной прихоти.