Шарлотта Бронте - Джейн Эротика

– Возвращайся к своим горничным и не приходи сюда больше, – сказала я.

Я подумала, что он сейчас ударит меня. По его искривленным губам было видно, что в нем поднимается ярость, но внезапно он повернулся и резко вышел. С тех пор он не удостаивал меня ни единым взглядом.

На следующий день я слышала, как он жалуется на меня матери.

– Не произноси при мне ее имя, Джон, – резко ответила она. – Я сказала тебе не подходить к ней, она недостойна упоминания.

И неожиданно для себя я крикнула, перегнувшись через перила:

– Это они не достойны того, чтобы разговаривать со мной!

При всей своей тучности миссис Рид стремительно взлетела вверх по лестнице, услышав это неосторожное замечание, и, втащив меня в детскую и швырнув на кровать, довольно настойчиво посоветовала не сходить с этого места и не произносить ни звука до самого вечера.

– Что бы сказал дядя Рид, если бы был жив? – произнесла я в ответ.

– Что… – едва смогла выговорить миссис Рид.

В ее холодных серых глазах обычно стояло застывшее спокойное выражение, но сейчас я увидела в них страх. Она выпустила мою руку и уставилась на меня так, как будто перед ней был не ребенок, а злобный демон.

– Мой дядя Рид сейчас на небесах, он видит все, что вы делаете и думаете. Папа и мама тоже видят, они знают, что вы запираете меня на весь день и хотите, чтобы я умерла.

Миссис Рид наконец обрела присутствие духа. Не говоря ни слова, она начала яростно трясти меня, затем надавала пощечин и ушла.

Прошли ноябрь, декабрь и половина января. Рождество и Новый год в Гейтсхеде прошли в обычном веселом оживлении. Здесь обменивались подарками, устраивали праздничные обеды и закатывали вечеринки. Я, естественно, была лишена права участвовать в веселье, ограничиваясь тем, что наблюдала, как Элиза и Джорджина спускались в гостиную, нарядившись в платья из муслина с алыми поясами и тщательно завив волосы. Я слушала звуки пианино или арфы, доносившиеся снизу, звон стаканов и фарфора, когда подавали угощение, и обрывки разговора, если открывалась дверь гостиной. Когда сидеть на верхней площадке становилось невыносимо скучно, я возвращалась в детскую, где царила тишина. Мне было немного грустно, но я не чувствовала себя несчастной. Я сидела, поджав под себя ноги, и думала о своем темноглазом возлюбленном, потому что мне казалось, что никто больше на всем белом свете не был ко мне привязан. Если бы Бесси выказывала чуть больше доброты и сочувствия, я бы с удовольствием проводила тихие вечера подле нее, но, одев юных леди, она удалялась на оживленную кухню или в комнату экономки, обычно унося с собой и свечу.

Я сидела перед угасающим камином, посадив куклу к себе на колени и иногда оглядываясь, чтобы убедиться, что тени, залегшие в углах комнаты, не таили в себе никакой опасности. Когда в камине оставались только тускло тлеющие красным угольки, я поспешно снимала одежду, обрывая крючки и тесемки, и пряталась от холода и темноты в своей постели. В кровать я обычно брала с собой куклу; людям свойственно к чему-то привязываться. Я никогда больше так страстно не желала появления моего возлюбленного с его темными глазами и черными волосами. Я больше не видела его портрета с тех пор, но я помнила каждую черточку его лица. Дикий огонек в его глазах, который так нравился мне, согревал меня в мрачные часы одиночества. Я представляла, как взгляд этих глаз устремлен на меня с любовью, которой мне так не хватало.

Иногда Бесси поднималась наверх, забыв наперсток или ножницы, или приносила мне что-нибудь, оставшееся от ужина, и присаживалась на край кровати, пока я ела. Потом она укутывала меня поплотнее в одеяло, целовала и говорила: «Спокойной ночи, мисс Джейн». Когда Бесси проявляла нежность ко мне, она казалась мне самым лучшим, милым и добрым существом на земле, и я страстно желала, чтобы она всегда была со мной так приветлива. Я хорошо помню эту стройную молодую женщину: у нее были черные волосы, темные глаза, приятные черты и свежий цвет лица, но характер – непостоянный и вспыльчивый. Как бы то ни было, она нравилась мне больше, чем любой другой обитатель Гейтсхед-холла.

Пятнадцатого января в девять часов утра долгий период ожидания наконец подошел к концу. Бесси ушла вниз завтракать, Элиза надевала шляпку и теплое пальто, чтобы идти кормить своих птиц. Джорджина сидела на высоком стуле, причесываясь перед зеркалом, а я заправляла кровати, получив от Бесси строгий приказ прибрать все до ее прихода (она часто использовала меня в качестве второй горничной).

Расправив пледы, я подошла к окну, чтобы сложить книжки с картинками и игрушечную мебель, разбросанную на подоконнике. Джорджина резко окрикнула меня – она запрещала мне трогать ее вещи (крошечные стульчики и зеркала, изящные тарелочки и чашечки – все это принадлежало ей), и я, не находя другого занятия, начала дышать на стекла, покрытые морозными узорами, чтобы посмотреть, что делается за окном. Растопив горячим дыханием просвет в причудливых листьях и цветах изморози на окне, я увидела, что ворота парка открыты и в них въезжает экипаж. Я безразлично наблюдала, как он катит к крыльцу, ведь в Гейтсхед часто приезжали гости, но ни один из них не имел никакого отношения ко мне.

Внезапно в детскую вбежала Бесси.

– Мисс Джейн, снимайте скорее передник. Чем это вы там занимаетесь? Умывались ли вы сегодня?

– Нет, Бесси, я только что закончила уборку.

– Несносная замарашка! Ну, что это вы там делаете?

Я была избавлена от необходимости отвечать, потому что Бесси слишком суетилась, чтобы слушать объяснения. Она потащила меня к умывальнику и поспешно бросилась меня умывать и, выпроводив на лестницу, приказала идти прямо в столовую. Я не успела спросить, кто меня ждет, так как Бесси уже умчалась, и медленно начала спускаться. Вот уже три месяца, как я не слышала от миссис Рид приглашения спуститься вниз. Столовая, зал и гостиная стали для меня заповедной зоной, в которую я не смела вторгаться.

Я остановилась в пустом коридоре перед дверью столовой, дрожа от страха. Я не решалась войти, но и вернуться в детскую я тоже никогда не решилась бы. Целых десять минут я провела в смятении. Яростный звон колокольчика, призывающего к завтраку, заставил меня принять решение.

– Кому я могла понадобиться? – спрашивала я себя, обеими руками нажимая на тугую дверную ручку, которая пару мгновений не желала поддаваться. Наконец, ручка опустилась, дверь распахнулась, я вошла, присела в низком реверансе и увидела мужчину.

Миссис Рид сидела на своем обычном месте возле камина. Она показала мне жестом, что можно подойти, и представила меня человеку, на лице которого застыло холодное выражение.

– Вот девочка, в отношении которой я писала вам, – сказала она.