Элизабет Лупас - Читающая по цветам

– Ничего она не получит. Грэнмьюар заберет себе граф Роутс, а Глентлити – граф Хантли, а она будет нищей, ей не будет места ни там, ни там.

Впервые я ощутила нить чувства, зовущего меня обратно, обратно в жизнь. «Грэнмьюар, мой Грэнмьюар, мой сад у моря. Роутс хотел забрать его, но я расстроила его планы, выйдя замуж… О Александр, Александр! Мой любимый, мой муж. Столько крови… И мы тогда ссорились. Мы оба испытывали глупый, нелепый, бессмысленный гнев, а потом блеснул нож…»

– Твой Грэнмьюар заберет себе Роутс, – повторила леди Маргарет. Она нашла подходящее оружие и теперь собиралась его использовать. – Он выдаст твою дочь за одного из своих вассалов. Или же – кто знает? – она может просто умереть, ведь младенцы умирают так часто. Она Гордон, стало быть, и у Хантли есть право распоряжаться ее судьбой. А они с Роутсом ненавидят друг друга. Так легко ночью, когда все спят, придушить ее подушкой. И тогда Глентлити перейдет к Хантли навсегда.

Я открыла глаза. Головной убор леди Маргарет скособочился, когда она била меня по лицу, и я увидела в ее волосах седые пряди. Седые пряди в волосах старухи – я видела их недавно, но не могла вспомнить, где.

– Грэнмьюар мой, – проговорила я.

– Если ты умрешь, он перестанет быть твоим.

Я ненавидела ее и не хотела жить дальше – но она была права. Нить чувства, зовущего меня обратно, переплелась с еще одной и еще одной и превратилась в прочный канат, живой, горячий, соединяющий меня с жизнью, тянущий назад.

– Скажи мне, где ты спрятала ларец?

В канат вплелась еще одна нить. Откуда же она знает? Никто не знал, кроме Александра и меня. Тетушка Мар и Дженет, возможно, догадывались, но они никогда бы меня не предали. Откуда же леди Маргарет Эрскин, любовница старого короля и мать его побочного сына – претендента на шотландский трон, откуда она, принадлежавшая к миру царедворцев, заговоров и борьбы за власть, знала о том, что я год прятала в Грэнмьюаре, а потом привезла в Эдинбург, чтобы отдать молодой королеве?

– Я не знаю, о чем вы толкуете, – сказала я.

С внезапною мягкостью она положила руку мне на лоб. Быть может, она поняла, что угрозами и пощечинами ей никогда не заставить меня говорить?

– Ты поймешь, – продолжала она, – когда подрастет твоя дочь. Мать сделает для своего ребенка все. Мы с тобой не такие уж разные, ты и я.

Я отвернула лицо, но она вдруг наклонилась ниже.

– Мой сын родился, чтобы быть королем, – прошептала она. – Его отец хотел узаконить его; ты это знала? Он попросил папу расторгнуть мой брак с Робертом Дугласом, чтобы мы с ним могли пожениться и я стала его королевой, а Джеймс – его законным наследником.

– Но вместо всего этого он взял в жены Марию де Гиз, – сказала я. – Оставьте меня в покое.

– Мария де Гиз умерла, а ее дочь принесет Шотландии только раздор и горе. Мы отошлем ее обратно во Францию – там она будет счастливее, в конце концов. Отдай мне ларец – мой Джеймс сумеет мудро распорядиться его содержимым.

– У меня его нет.

– Из-за этого серебряного ларца погиб твой Александр. Ты станешь следующей. Скажи мне, где он – и спаси себя. Спаси Шотландию. Только скажи мне, и Джеймс все устроит – тогда ты не умрешь и сможешь забрать свою дочь и спокойно жить в Грэнмьюаре.

«Из-за этого серебряного ларца погиб твой Александр».

Из-за этого серебряного ларца.

Эти слова оглушили меня. Они были как нож, вонзившийся в мое собственное сердце.

«Неужели она права – и все дело в ларце? И Александра убил не случайный разбойник, позарившийся на его кошелек, а наемный убийца, подосланный…

Подосланный кем?

Но почему убили Александра? Почему не меня?»

Между жизнью и мною протянулась еще одна нить, куда более прочная, чем все остальные, вместе взятые, горячая, как огонь, и красная, как кровь.

«Я буду жить и узнаю, кто убил Александра Гордона. Я узнаю это, и прежде, чем вернуться домой, в Грэнмьюар, с нашей дочерью на руках, я отомщу».

«Александр Гордон из Глентлити, – прошептала леди Маргарет, обдавая мое лицо жаром своего зловонного, пахнущего пятнистым аронником дыхания – лежит сейчас перед алтарем в главном нефе аббатства Холируд с горлом, рассеченным до самого хребта».

Значит, я отправлюсь в главный неф аббатства Холируд, как только смогу стоять на ногах.

Леди Маргарет думала, что я решила жить дальше из-за Грэнмьюара и моей дочери. Что ж, в какой-то мере она была права; пусть продолжает так думать и впредь – я не стану ее разубеждать. Я даже, не противясь, дала ей приложить несчастную исходящую криком малютку к моей груди, хотя мне и было больно, когда она сосала, да и молока у меня, по всей видимости, было очень мало. Но все же, пососав, малышка перестала плакать и заснула.

Затем я позволила служанкам дать мне мясного бульона и вина с размоченными в нем кусочками хлеба. И продолжала клясться, будто ничего не знаю ни о каком ларце. Конечно, леди Маргарет знала, что я лгу, но что она могла поделать? По крайней мере, я старалась выжить, а стало быть, знание о том, где спрятан ларец, не умрет вместе со мной.

Час или два спустя она ушла, сказав, что еще вернется, чтобы поговорить со мною, когда я немного окрепну. Я ничего не ответила, и она удалилась. Со мною остались три женщины. Одна была одета в богатое черное платье, с жемчужными сережками в ушах, и отдавала приказания по-шотландски с сильным французским акцентом; двое остальных были полноватые эдинбургские девушки, молча исполнявшие, что им велят.

– Я Мэри Ливингстон, – сказала француженка. – Я состою в личном штате королевы, и она сама поручила мне заботу о вас. Я выросла вместе с нею во Франции, и теперь, когда вернулась обратно в Шотландию, мне все кажется чужим – я почти ничего здесь не помню и едва говорю по-шотландски.

– Меня зовут Марина, – сказала я. Я не смогла заставить себя произнести ни «Гордон», ни «Лесли». – Меня окрестили так в честь моря, на котором стоит мой дом. Все называют меня Ринетт.

Мэри Ливингстон улыбнулась; улыбка подходила ее круглому веснушчатому лицу куда больше, чем выражение серьезности и печали. Но тут она вспомнила, что я только что овдовела, и снова приняла печальный вид.

– Вы должны отдыхать и поправляться, – сказала она. – Это Элисаун, а это Элспет. Если вам будет что-нибудь нужно, только скажите нам – мы все сделаем.

– Мне бы хотелось еще бульона и хлеба. И, пожалуйста, помогите мне сесть.

На самом деле я вовсе не хотела есть, но понимала, что должна. Девушки подложили мне под спину несколько подушек. Когда я села, у меня закружилась голова, но я поела хлеба, размоченного в наваристом мясном бульоне, и головокружение прошло.

– Какой нынче день? – спросила я.