Элизабет Вернер - Архистратиг Михаил

– А где… где вы провели детство?

– В лесничестве поблизости от Санкт-Михаэля.

Генерал вздрогнул; открытие, которое он уже предчувствовал, поразило его, словно громом.

– Михаил, это – ты? Не может быть! – вполголоса воскликнул он.

– Что угодно приказать вашему высокопревосходительству? – ледяным тоном спросил Михаил.

Он стоял неподвижно, в строго служебной позе, только глаза его метали пламя, и теперь Штейнрюк узнал эти глаза. Он видел их однажды, когда нанес мальчику незаслуженное оскорбление, и тогда их выражение было точно таким же.

Но граф Штейнрюк не потерялся даже в столь трудную для него минуту. Он сейчас же овладел собой и опять принял свою властную осанку.

– Пусть так! Пусть прошлого не существует, и я в первый раз в жизни вижу лейтенанта Роденберга. Я не возьму назад ни высказанной вам похвалы, ни надежд, которые возлагаю на вашу будущность. Вы можете и впредь рассчитывать на мое благоволение!

– Очень признателен вашему высокопревосходительству, – язвительно ответил Михаил. – Мне достаточно слышать из ваших уст, что я гожусь на что-нибудь в этом мире. Я один нашел свой путь и один пойду по нему и далее!

Лоб генерала грозно нахмурился. Он хотел великодушно забыть о прошлом, думал, что совершает неслыханный подвиг великодушия, не отказывая лейтенанту в своем благоволении, а тот самым резким образом отверг и то, и другое!

– Очень высокомерно! – сказал он почти с угрозой. – Вы сделали бы лучше, если бы держали в границах свою непомерную гордость. Когда-то вам была оказана несправедливость, и это может извинить грубость вашего ответа, я как бы не слыхал его. Но потрудитесь на досуге обдумать ответ получше!

– Вашему превосходительству угодно приказать мне еще что-нибудь? – холодно спросил Михаил.

– Нет!

Генерал смерил гневным взглядом молодого офицера, осмелившегося первым прощаться, не дожидаясь, пока его отпустят. Но, должно быть, Михаил счел генеральское «нет» за разрешение удалиться: он простился по-военному и ушел.

Молчаливо и мрачно смотрел граф ему вслед. Он все еще не мог освоиться с тем, что только что видел собственными глазами. Правда, ему в свое время доложили, что «парень-неудачник» сбежал от приемного отца и не вернулся обратно, должно быть, из боязни наказания. Граф не счел нужным разыскивать беглеца: если мальчишка исчез, тем лучше – тогда с ним кончено, а вместе с ним и с воспоминаниями о семейной трагедии, которая должна быть похоронена во что бы то ни стало. Правда, порой графом овладевали опасения, что беглец неожиданно вынырнет из позора и нищеты, чтобы использовать для шантажа родственную связь с ним лично, которую нельзя было отрицать. Но тогда он утешал себя следующим соображением: ведь когда отец этого Михаила попытался добиться чего-нибудь таким путем, с ним живо справились, значит, справятся и с сыном. Граф Михаил был не из тех людей, которые боятся призраков.

А теперь беглец и в самом деле вынырнул на поверхность, на ту же самую почву, где вращалась графская семья. Теперь это человек, самостоятельно, без чьей-либо помощи выбившийся наверх, и он осмелился отвергнуть протекцию, которую ему предложили – вынужденно и с отвращением, правда, но предложили. Теперь, похоже, он сам отрекается от родных своей матери!

Когда граф вернулся к обществу, на его челе все еще лежала грозовая туча. В этот момент в зале появилась также и графиня Герта с матерью, причем девушка сразу стала центральной фигурой общества. Все теснились к ней, все наперебой спешили осыпать ее комплиментами. Ганс Велау, словно комета, пронесся по залу, только чтобы приблизиться к ней, и даже мрачное лицо Штейнрюка прояснилось при виде красавицы-подопечной.

Только лейтенант Роденберг, казалось, не заметил появления девушки. Он остался стоять в стороне, терпеливо выслушивая какого-то старичка, державшего перед ним длинную речь о том, что лето было плохое, а осень великолепна. Но взор Михаила с той же пламенной жаждой тянулся к кружку, теснившемуся вокруг Герты, как незадолго перед тем – к розе на полу теплицы. Когда болтливый старичок наконец оставил его, Михаил вполголоса пробормотал:

– «Ты остаешься, как и прежде, глупым Михелем»… если бы я остался им!

Граф Михаил Штейнрюк пользовался в столице большим влиянием. В начале последнего похода он был назначен командующим войсками, доказал свои выдающиеся способности на этом поприще, и его голос стал решающим в военных делах.

Шесть лет тому назад генерал потерял единственного сына, который был причислен к посольству в Париже, и с тех пор сноха и внук жили у него в доме. Внук генерала по желанию, а вернее по приказанию деда, должен был поступить на военную службу, но, к великой радости родителей, дело до этого не дошло. Рауль, бывший и в самом деле хрупким мальчиком, стал прихварывать как раз в то время, когда решалась его жизненная карьера, и врачи единогласно объявили, что его организм не выдержит сурового режима военной службы. Они ссылались на слабую грудь отца, на признаки страшной болезни, которая могла унести единственный отпрыск древнего рода Штейнрюков. Перед этим соображением должен был склониться сам граф Михаил. Но он никогда не мог примириться с тем, что его пламенное желание не осуществилось, тем более, что, пережив критический возраст, граф Рауль стал красавцем и здоровяком. Но время было упущено, и Рауль, окончив курс в одном из германских университетов, вступил на государственную службу по министерству иностранных дел.

Генерал все десять лет, в течение которых он был хозяином замка Штейнрюк, оставался верен традициям покойного родственника. Каждую осень в охотничий сезон он проводил там несколько недель, так как служба редко позволяла ему отдыхать более продолжительное время. Обыкновенно сноха и внук сопровождали его в этих поездках; принимали гостей, устраивали охоты, и пустынный горный замок на короткое время наполнялся шумом и жизнью, а через несколько недель снова замирал в обычном запустении.

На следующее утро после своего приезда, иначе говоря, на второй день после вечера у полковника Реваля, молодой граф Рауль сидел в комнате матери, и оба были погружены в серьезный разговор, предмет которого, по-видимому, отнюдь не был веселым, так как и мать, и сын казались одинаково расстроенными.

Графиня Гортензия Штейнрюк, некогда ослепительная красавица, до сих пор сохранила следы былой красоты. Несмотря на то, что она была матерью взрослого сына, она умела не терять привлекательности, хотя ее очарование и было в значительной степени обязано искусству косметики и туалетам. Ее одухотворенное лицо с темными, живыми глазами обладало к тому же особым очарованием, способным в определенной мере восполнить недостаток юности, а фигура, несмотря на несколько излишнюю пышность, не потеряла грациозности движений.