Расул Гамзатов - Молитва

Шире, чем донские степи,
Их сердца в теснине горной,
И под черной буркой совесть
Никогда не станет черной.
И ни песен их, ни тостов.
Кто слыхал, тот не забудет, —
Это гор моих высоких
Замечательные люди.

И на дружбу верной дружбой
Сердце в каждом отзовется,
Но, в бою врага встречая,
Сталь в том сердце разольется.
Жизнь отдать они готовы,
Если только надо будет, —
Это гор моих высоких
Несгибаемые люди.

Не велик числом народ мой,
Но зато велик делами.
Кровь отдаст за каплей каплю,
Чтоб она взошла цветами.
И ему нельзя не верить,
Предан он своей отчизне
На крутых, на самых резких
Поворотах нашей жизни.

Прощай, мой Чиркей ненаглядный,
Сородич седой высоты!
Увитый лозой виноградной,
Собою пожертвовал ты.

Стою на высокой плотине.
И передо мной в глубине
Лежишь, знаменитый поныне,
Ты, как Атлантида, на дне.

Запомнивший страсти мирские,
Расстался ты с древней молвой.
И волны сомкнулись морские
Над буйной твоей головой.

Уже мне под синью небес ты
С кувшином на правом плече
Не вышлешь навстречу невесты,
Подобной горящей свече.

И впредь на гранитном майдане
В ближайшем соседстве веков
Твоих не увижу, как ране,
Беседующих стариков.

Мне дым твой очажный был сладок.
И многое значить могло,
Что борозды каменных складок
Твое отличали чело.

Гулял я на свадьбах немало,
Мужей твоих славя и жен.
И жаль, не смогу,
как бывало,
К умершим прийти на поклон.

Прощай, погребенный Сулаком,
Чиркей мой,
чья совесть чиста.
Окрест молодая над мраком
Заря вознеслась неспроста.

Воды одержимо движенье,
Летит, как табун кобылиц.
Скользит над тобой отраженье
Несуетных царственных птиц.

И венчан ты клёкотом воли,
Что верен в горах небесам.
И я твоей жертвенной доле
Все чаще завидую сам.

Дверцы печки растворены, угли раздуты,
И кирпич закопчен, и огонь тускловат.
Но гляжу я на пламя, и кажется, будто
Это вовсе не угли, а звезды горят.

Звезды детства горят, звезды неба родного.
Я сижу у огня, и мерещится мне,
Будто сказка отца вдруг послышалась снова,
Песня матери снова звенит в тишине.

Полночь. Гаснет огонь. Затворяю я дверцу —
Нет ни дыма, ни пламени, нет ничего.
Что ж осталось? Тепло, подступившее к сердцу,
Песня матери, сказка отца моего.

Когда поднимешься к вершинам синим,
Где достают рукою небосвод,
Когда услышишь, как река в теснине
Который век все ту же песнь поет,
Когда увидишь: в небе кружит птица,
А по изгибам гор ползут стада,
Родной земле захочешь ты молиться,
Хоть не молился в жизни никогда.

Когда за далью моря корабельной
Увидишь ты, как солнца шар поблек,
И, будто в лампе десятилинейной,
Прикрутит вечер блеклый фитилек.
Когда увидишь: солнце в море тонет
И режет солнце пополам вода,
Ты склонишься в молитвенном поклоне,
Хоть ты и не молился никогда!

Увидишь ты, как пожилые люди
Сидят, свои седины теребя,
Как женщина ребенка кормит грудью, —
И в сотый раз все потрясет тебя,
И все, что на земле, что в небе синем,
Захочешь ты постичь, и вот тогда
Замолкнешь, и молитва горлом хлынет,
Хоть ты молитв не слышал никогда!

Мальчишка горский,
я несносным
Слыл неслухом в кругу семьи
И отвергал с упрямством взрослым
Все наставления твои.

Но годы шли,
и, к ним причастный,
Я не робел перед судьбой,
Зато теперь робею часто,
Как маленький, перед тобой.

Вот мы одни сегодня в доме.
Я боли в сердце не таю
И на твои клоню ладони
Седую голову свою.

Мне горько, мама, грустно, мама,
Я – пленник глупой суеты,
И моего так в жизни мало
Вниманья чувствовала ты.

Кружусь на шумной карусели,
Куда-то мчусь,
но вдруг опять
Сожмется сердце. «Неужели
Я начал маму забывать?»
А ты, с любовью, не с упреком,

Взглянув тревожно на меня,
Вздохнешь, как будто ненароком,
Слезинку тайно оброня.

Звезда, сверкнув на небосклоне,
Летит в конечный свой полет.
Тебе твой мальчик на ладони
Седую голову кладет.

Звезды ночи, звезды ночи
В мой заглядывают стих,
Словно очи, словно очи
Тех, кого уж нет в живых.

Слышу,
с временем не ссорясь,
В час полночной тишины:
«Будь как совесть, будь как совесть
Не вернувшихся с войны!»

Горец, верный Дагестану,
Я избрал нелегкий путь.
Может, стану, может, стану
Сам звездой когда-нибудь.

По-земному беспокоясь,
Загляну я в чей-то стих,
Словно совесть, словно совесть
Современников моих.

Ночей и дней все нарастает бег,
В Путь Млечный перейдет тропа земная.
Что завещать мне людям, белый снег,
Что завещать им, лошадь вороная?

Что в дар оставить: к милости призыв?
Иль зов к отмщенью, кровника достойный,
Чтоб говорили: видел сны покойный,
Под голову оружье положив?

Мы негодуем, мучаемся, любим,
Я сам себе и раб, и государь,
И, уходя, что мне оставить людям,
Связуя воедино новь и старь?

Родов ли зависть, схожую с проклятьем,
Вражду племен, коварство ли владык,
Что должен я в наследство передать им,
Покуда мой не окаменел язык?

Я не хочу, чтоб кровь лилась как ныне,
И покорялся заново Кавказ.
И кадий, необрезанный, в гордыне
Звал с минарета совершить намаз.

И, обращаясь с укоризной к веку,
Я говорю:
– Пусть тот из мусульман
Не совершит паломничества в Мекку,
Который даже не прочел Коран.

И, проникавший в роковые страсти,
Настанет час —
я упаду с седла,
Где нет числа канатоходцам власти,
Канат высок, но низменны дела.

Горит светильник, что зажжен когда-то
Моим отцом вблизи ночных отар.
И вместе со стихами —
сын Гамзата —
Его я горцам оставляю в дар.

Когда бы был Корану я обучен
И приобщен к молитвам мусульман,
Лицо к нагорным обращая кручам,
Тебе бы я молился, Дагестан.