Расул Гамзатов - Молитва

И лишь тогда поверю бесконечно,
Когда горянки наши из Цунта
Затянут песню на родном наречье,
Гортанном, словно бурная вода.

Когда на скалах Грузии соседней
Запляшет лань, внимая голосам,
Когда за песню золотом осенним
Заплатят щедро горные леса.

Года свои проводят межи,
Но все же по иной вине
С друзьями старыми все реже
Приходится встречаться мне.

Зову друзей поднять стаканы,
Но отвечают мне они,
Что стали чувственны их раны
К магнитным бурям в наши дни.

Солдат, прослывший храбрым малым,
Что в прошлом не страшился пуль,
В отставку выйдя генералом,
Бояться стал магнитных бурь.

Одну имели мы валюту,
Одни имели паспорта,
В одну откликнуться минуту
Могли друг другу неспроста.

Но нет теперь былой державы,
И разделяют многих нас
В ней пограничные заставы,
Возникшие в недобрый час.

Гляжу: исполнен день лазури,
Но нет друзей вокруг стола.
Ужели от магнитной бури
Мне тяжесть на сердце легла?

Не сейчас я угас, не сейчас —
В то проклятое жизни мгновенье,
Как в конторских бумагах погряз.
Нет поэту за это прощенья.

Дар Всевышнего – песенный пыл —
Я транжирил, обнявшись с трибуной.
О свиданье легко позабыл
Я с любимой – прекрасной и юной.

С того дня много раз умирал,
Славословя в стихах лиходея,
Кто молитву мою отобрал.
С чем предстану на Высшем суде я?

Как дитя, побрякушкам был рад,
О расплате грядущей не ведал.
За сиянье фальшивых наград
Свою волю и молодость предал.

Не прошу я прощенья у вас.
Знать бы, что за грехи рассчитался.
Слез не лейте, что умер сейчас…
Неизвестно, на свет ли рождался?

Вдруг грохот смолк. Я онемел,
Еще объятый пылким жаром.
Не слышать Бога – как я смел,
Глупец, предавшись жалким сварам?

Аллах отверз уста свои,
И был мне голос явлен строгий:
«За верность дружбе и любви
Тебе прощу сии пороки».

Что все, добытое тщетой:
Блага, пустое самомненье?
За чудо радости простой,
Судьба, возьми свои даренья.

И вновь весть с неба снизошла,
Меня насквозь пронзило дрожью:
«Утешен будешь, что была
Песнь у тебя, с молитвой схожа!»

Мне ль тебе, Дагестан мой былинный,
Не молиться,
Тебя ль не любить,
Мне ль в станице твоей журавлиной
Отколовшейся птицею быть?

Дагестан, все, что люди мне дали,
Я по чести с тобой разделю,
Я свои ордена и медали
На вершины твои приколю.

Посвящу тебе звонкие гимны
И слова, превращенные в стих,
Только бурку лесов подари мне
И папаху вершин снеговых!

Покарай меня, край мой нагорный,
За измену твоей высоте.
Верил я в чей-то вымысел вздорный
И разменивал жизнь в суете.

И, кидаясь в никчемные споры,
У отцов словоблудья в чести,
Забывал, что походят на горы
Те, кого и годам не снести.

Лег на совести отблеск заката
За поступок, что был не к лицу:
Разыграв из себя дипломата,
Подал руку я раз подлецу.

Словно с горским обычаем в ссоре,
В дни иные, ленивцу под стать,
Умудрялся я ранние зори
В сновидениях поздних встречать.

Осторожным бывал и несмелым.
Обрывал не по воле строку.
И пришлось на меня виноделам
Поработать на этом веку.

Как в преддверии праздника снова
Мальчик сладостной ждет пахлавы,
Так, сластена печатного слова,
Вожделенно я ждал похвалы.

В окружении пеших и конных
Был на розовый цвет нескупой,
А униженных и оскорбленных
Я не видел, как будто слепой.

Покарай меня, край мой нагорный,
Будь со мной за грехи мои строг
И на старенькой лодке моторной
На безлюдный свези островок.

Так ссылала седая Эллада
За грехи стихотворцев своих.
Отлучи от привычного склада
Повседневных сумятиц земных.

Ни хулы пусть не будет, ни лести,
Ты от жизни моей отруби
Кабинет с телефонами вместе
И машину с шофером Наби.

Отбери мне ненужные вещи:
Микрофон, что глядит прямо в рот,
Репродуктор, что голосом вещим
Круглосуточно что-то речет.

Повели, мой владыка нагорный,
Ты к природе приблизиться мне,
С нею, дикой и нерукотворной,
Ты оставь меня наедине.

Пусть вокруг темноликие кряжи,
Слыша волн набегающих гул,
Как бессменные, вечные стражи,
Неподкупный несут караул.

Дай мне только перо и бумагу
И над словом пророческим власть.
Я на бурку косматую лягу
И вздохну, и задумаюсь всласть.

Поступи, как седая Эллада,
И луну засвети в вышине,
Чтоб она, как ночная лампада,
Свет волшебный дарила бы мне.

И позволь, повелитель нагорный,
Чтоб из множества женщин – одна,
Вновь загадочной став и покорной,
Приплывала ко мне дотемна.

И, отмеченный милостью божью,
Как штрафник, обеленный в бою,
Возвратясь, к твоему я подножью
Положу «Одиссею» свою.

Я – Дагестана пес сторожевой,
Лишь свистнет он,
к его судьбе причастный,
Вновь вздрогну, как от раны ножевой,
И полечу на этот зов всевластный.

Его вершины, славу, письмена
Не я ли охранять давал поруку?
И впредь с любовью женщина одна
На голову мою положит руку.

И одолев в честь собственных заслуг
Я вплавь громокипящие потоки,
Несу дозор у входа в звездный круг,
Где по ночам беседуют пророки.

На протяжение долгих-долгих лет
Изобразить хотел я эти скалы…
Но, видимо, мне красок не хватало, —
Я так и не напал на верный след

Великой тайны, что зовут искусством…
Но все же по уменью своему
Я разделить пытался свет и тьму,
Охваченный необоримым чувством.

И три наброска оставляю я:
Вот первый – красоты изображенье…
Я верю, есть в нем сила притяженья:
Мой Дагестан родной, любовь моя.