Бенито Гальдос - Двор Карла IV (сборник)

– Сеньора! – воскликнул я. – Как все это далеко от того, что я представлял себе!

– Тебе, быть может, все это покажется предосудительным, но так ведется испокон веков, и все к этому привыкли, – ответила с улыбкой Амаранта.

– Ах, я должен признаться, – продолжал я, – что мое пылкое воображение рисовало мне безумные надежды, но виною этому, конечно, моя молодость. Я слышал так много толков о том, что в жизни повезло далеко не умным людям, что я сказал себе: «Вероятно, только глупые и счастливы на свете». И в то же время меня не покидала мысль, что если другие могут добиться почестей и славы, то почему же я не могу это сделать. Но я всегда мечтал быть честным министром, заботиться о благе народа. Мне казалось, что если я полюблю какую-нибудь придворную даму, то я затаю эту страсть в глубине моего сердца и готов буду верхом скакать отсюда в Аранхуэс, чтобы привезти ей розу. Я мечтал погубить врагов короля и многое в этом роде.

– О, эти времена прошли, – засмеялась Амаранта. – Я вижу, что у тебя возвышенные стремления, но теперь они неуместны. Твоя щепетильность рассеется, когда ты две недели проживешь здесь. Кроме того, ты мог бы сделать много добра твоим близким.

– Каким образом?

– О, очень легким! Моя горничная на этой неделе устроила на выгодных местах двух каноников.

– Как? – спросил я с необыкновенным удивлением. – Значить, слуги могут раздавать места?

– Нет, глупенький, их раздает министр. Но как может министр не исполнить моей просьбы, и как я могу не исполнить просьбы горничной, которая меня так хорошо причесывает?

– Один мой друг вот уже четырнадцать лет ждет хоть какого-нибудь жалкого прихода и до сих пор не может дождаться, – сказал я.

– Скажи мне его имя, и я докажу тебе, что ты и теперь уже влиятельный человек.

Я назвал Челестино дель Мальвара и объяснил, какого места он добивается. Она записала и то и другое.

– Вот взгляни, – сказала она, показывая мне целую кучу писем. – Это все просьбы, которые я должна исполнить. Ведь просители воображают, что министры способны на что-нибудь дельное, а в сущности они умеют только брать жалованье. Они не более чем машины или манекены, и для того чтоб заставить их что-нибудь сделать, надо уметь управлять известной, невидимой для публики пружиной.

– А разве князь де ла Паз не могущественнее самого короля?

– Да, но не так могуществен, как это воображают. Всем тем, что Годой имеет, он обязан не своим личным заслугам. Никогда не доверяй наружному величию. Могущество Годоя держится на шелковых вожжах, которые легко могут перерезать ножницы женщины. Когда Иовельянос хотел проникнуть во дворец, мы по всем углам наплели такую искусную шелковую паутину, что он запутался и упал.

– Сеньора, – произнес я, – меня очень пугает все высказанное вами, я боюсь споткнуться…

– Я знаю, что ты способен преодолеть все препятствия, – ответила она мне. – Упражняйся на том поручении, которое я тебе дала; затем я дам новое. Ты постараешься войти в милость к другой статс-даме; ты сделаешь вид, что тебе надоело служить у меня, поступишь к ней, а я в твоем паспорте напишу, что увольняю тебя. В ее присутствии ты будешь иногда дурно отзываться обо мне, чтоб отклонить всякие подозрения, а между тем будешь зорко следить за всеми ее поступками и обо всем доносить мне, твоей настоящей госпоже и покровительнице.

Я не в силах был долее выслушивать спокойно весь этот проект низких интриг, в которых, по-видимому, так опытна была моя госпожа, чего я до сих пор не мог подозревать. Какой-то тайный голос шептал мне, что подобная служба отвратительна, унизительна. Кровь бросилась мне в лицо; я встал и дрожащим от волнения и негодования голосом сказал графине, что я положительно не считаю себя способным на такие трудные поручения. Она засмеялась и сказала мне:

– Сегодня вечером, хотя уж и довольно поздно, в этой комнате произойдет свидание двух лиц, недавно поссорившихся между собою, и которых я хочу примирить. Они будут говорить наедине, и поэтому ты спрячешься за драпировку, отделяющую мой альков, и все подслушаешь, чтобы потом передать мне.

– Сеньора, – сказал я, – у меня страшно разболелась голова, и я был бы вам очень признателен, если б вы позволили мне удалиться в мою комнату.

– Нет, – ответила она, взглянув на часы, – потому что мне сейчас надо пойти по делу, и ты должен ждать здесь. Я скоро вернусь.

Сказав это, она позвала свою горничную и велела ей принести мантилью; та принесла две; они обе оделись и торопливо ушли, оставив меня одного.

Трудно описать мое тогдашнее состояние. Внутренний холод оковал мои члены. Идеальный образ Амаранты, так глубоко овладевший моим воображением, начал тускнеть и бледнеть. Амаранта не только коварная интриганка, но это сама ходячая интрига, это какой-то злой гений дворца, это тот инструмент или механизм, которым можно завести и министров, и королей, и войска, и народ. И это при всей ее красоте! А она неоспоримо хороша, обворожительна, восхитительна!

При этой мысли что-то кольнуло меня в сердце. Мне больно было разочаровываться. Но именно эта красота теперь и пугала меня.

– Ни одного дня больше не останусь я здесь; меня душит эта атмосфера и пугают эти люди! – воскликнул я громко и стал в волнении ходить по комнате.

В эту минуту из-за дверей до моего слуха долетел шелест платья и шепот женских голосов. Я подумал, что это вернулась моя госпожа. Дверь отворилась, и в комнату вошла сеньора, но это не была Амаранта.

Эта женщина с умным и оживленным лицом подошла ко мне и с удивлением спросила:

– А Амаранта?

– Ее нет, – резко ответил я.

– Разве она не скоро вернется? – спросила она с недоумением, так как, очевидно, ожидала застать здесь мою госпожу.

– Этого я не могу вам сказать, хотя, кажется… Да, теперь я припоминаю, она скоро вернется, – ответил я в крайне дурном расположении духа.

Сеньора села, не говоря ни слова. Я также сел и опустил голову на руки. Моя нелюбезность не должна показаться странной читателю, потому что в ту минуту я глубоко ненавидел всех придворных и твердо решился уйти от Амаранты.

Сеньора, подождав несколько времени, горделиво спросила меня:

– Ты знаешь, где Амаранта?

– Я уже сказал, что нет, – ответил я с необыкновенной развязностью. – С какой стати буду я вмешиваться в то, что меня не касается?

– Ступай и найди ее, – сказала она, менее удивленная моим поведением, чем я этого ожидал.

– Я вовсе не желаю никого отыскивать. У меня только одно желание – уйти домой.

Я просто не помнил себя от негодования и гнева, этим только и можно объяснить мои резкие ответы.

– Разве ты не слуга Амаранты?

– И да, и нет… Потому что…