Джон Голсуорси - Остров фарисеев. Путь святого. Гротески (сборник)

– Ну что вы, – ответил священник. – Мне только жаль, что в доме ничего нет.

Такая бедность особенно поражала при воспоминании о плодородии тучных полей, мимо которых путники проходили днем; голос священника, вылетавший из бескровных губ, звучал трагически, хотя он и не сетовал на горькую судьбу. Голос этот был какой-то особенный; казалось, что его обладатель знаком и с богатством и с красотой, но глубоко презирает пошлую потребность в деньгах, тогда как глаза – бесцветные глаза аскета – говорили яснее слов: «О, как бы я хотел сам испытать, что значит возможность хотя бы раз в год истратить лишний фунт или два!»

Все тут было куплено по дешевке; никакой роскоши – недоставало даже самого необходимого. Комната была унылая и пустая; потолок потрескался, обои выцвели, и лишь книги, аккуратно расставленные на полках, выделялись среди этого запустения глянцевитой кожей своих корешков с тисненным на них гербом.

– Мой предшественник привел дом в плачевное состояние, – сказал священник. – Мне говорили, правда, что бедняге приходилось очень туго. К несчастью, в наши дни, когда приходы приносят так мало, трудно ожидать чего-то другого. А он был человек женатый, имел большую семью…

Крокер, уже успевший выпить дымящийся напиток, сидел в своем кресле, улыбаясь, и клевал носом; вид у него был довольно забавный: он наглухо застегнул черный пиджак и, завернув ноги в одеяло, протянул их к слабому пламени только что зажженного в камине огня. Шелтон же совсем перестал чувствовать усталость; необычная обстановка давала пищу его мозгу; он украдкой разглядывал убогое жилище, и все – комната, священник, мебель, даже сам огонь – вызывало в нем такое чувство, словно он видел перед собою ноги, торчащие из коротких, не по росту брюк. Но Шелтон догадывался, что под окружающей его скудостью скрывается что-то другое – что-то возвышенное и сугубо отвлеченное, что исключало всякую возможность участливых расспросов. И, повинуясь овладевшему им нервному возбуждению, он вдруг воскликнул:

– Зачем только священники обзаводятся такими большими семьями!

Легкая краска проступила на щеках хозяина – ее появление было неожиданным и странным; в это время Крокер хмыкнул, как хмыкает человек, который задремал, но не хочет этого показывать.

– Да, это, конечно, приводит к печальным последствиям, – пробормотал священник, – в большинстве случаев.

Шелтон хотел было переменить тему разговора, но в эту минуту злополучный Крокер вдруг всхрапнул. Будучи человеком практичным, он уже крепко спал.

– Большая семья, – поспешно произнес Шелтон, увидев, как взметнулись вверх брови священника, когда он услыхал храп, – это, можно сказать, почти преступление.

– Да как же это может быть преступлением?

Шелтон почувствовал, что ему нужно чем-то подкрепить свою мысль.

– Право, не знаю, – сказал он, – только уж очень много слышишь о таких семьях – я имею в виду семьи священников. У меня самого два родных дяди…

На лице священника появилось новое выражение: он плотнее сжал губы, чуть выставив вперед подбородок. «Ну, прямо настоящий мул!» – подумал Шелтон. Глаза священника тоже изменились: они стали более серыми, колючими и чем-то похожими на глаза попугая. Шелтону теперь совсем не нравилось его лицо.

– Я думаю, что в этом вопросе мы с вами, пожалуй, не поймем друг друга.

Шелтону стало совестно.

– Впрочем, мне, в свою очередь, хотелось бы задать вам один вопрос, – сказал священник, как бы снисходя до Шелтона и показывая, что он готов продолжать разговор на затронутые им низменные темы. – Чем же вы оправдываете брак, если не тем, что он диктуется законами природы?

– Я говорю просто то, что думаю.

– Дорогой мой сэр, вы забываете, что материнство для женщины – величайшее счастье.

– По-моему, подобное удовольствие должно порядком надоедать, если оно слишком часто повторяется. Материнство есть материнство, сколько бы у матери ни было детей – один или дюжина.

– Боюсь, – нетерпеливо возразил священник, не отступая, однако, от низменной темы, затронутой его гостем, – что, следуя вашей теории, трудновато было бы заселить мир.

– А вы когда-нибудь жили в Лондоне? – вместо ответа спросил Шелтон. – Когда я бываю там, мне всегда кажется, что мы вообще не имеем права иметь детей.

– По-моему, вы упускаете из виду наш долг перед страной, – удивительно владея собой, заметил священник и с такой силой сжал ручку кресла, что суставы пальцев у него хрустнули. – Прирост населения – вопрос первостепенной важности!

– На этот счет возможны две точки зрения. Все зависит от того, какой вы хотите видеть вашу страну.

– Не знал я, что на этот счет могут быть разные взгляды, – заметил священник и улыбнулся улыбкой фанатика.

Чем больше священник пытался навязать Шелтону свое мнение, тем больше в Шелтоне нарастало вполне естественное чувство противоречия, и он спорил, уже позабыв о существе вопроса, над которым до сих пор едва ли задумывался.

– Быть может, я и ошибаюсь, – сказал он, не отрывая глаз от одеяла, в которое были завернуты его ноги, – но, по-моему, вопрос о том, хорошо ли стране иметь такое население, что она не в состоянии прокормить себя, можно считать по меньшей мере спорным.

– Вы случайно не принадлежите к числу сторонников Малой Англии? – спросил священник, чье лицо вновь обрело прежнюю бледность.

Фраза эта оказала на Шелтона своеобразное действие; повинуясь инстинктивному нежеланию разбираться в своих политических симпатиях, он поспешно ответил:

– Конечно, нет!

А священник, чтобы закрепить за собой победу, безоговорочным тоном заявил, переводя разговор в возвышенный план, более близкий его сердцу:

– Вы, несомненно, согласитесь, что ваша теория безнравственна в самой своей основе. Она, если хотите, сумасбродна, я бы сказал даже, греховна.

– Почему же прямо не сказать «истерична, нездорова»? – с жаром воскликнул Шелтон: его бесила собственная неискренность. – Кажется, так называют все, что противоречит общепринятому мнению.

– Что ж, – заметил священник, словно пытаясь взглядом подчинить Шелтона своей воле, – должен сказать, что ваши идеи в самом деле кажутся мне и сумасбродными, и нездоровыми. Люди для того и вступают в брак, чтобы иметь детей.

Шелтон поклонился, но это не вызвало улыбки у его собеседника.

– Мы живем в неспокойное время, – продолжал священник, – и меня огорчает, что человек с вашим положением способствует распространению таких взглядов.

– Эти правила высокой морали изобрели те, кому от них ни жарко ни холодно, а потом навязали их тем, кто от них плачет горькими слезами, – сказал Шелтон.

– Никто не изобретал этих правил, – сурово возразил священник. – Они заповеданы нам свыше.