Софи Вёрисгофер - Из Лондона в Австралию

Собеседник запустил любопытный взгляд под стол и увидел кольцо и булавку с драгоценными камнями большой стоимости. – Ах ты! – сказал он. – Видно, ваша матушка была любительница настоящих бриллиантов. Есть у вас еще такие же?

– Нет, но я думаю, и этого довольно.

– А я не думаю. Надо еще прибавить сюда часы с бриллиантами, потом колье и…

– Шш! Что вы там такое мелете? Моя мать была…

– Оставьте добрую женщину, пусть покойно спит в своей могиле, а давайте-ка лучше, без скандала, остальное. Украдены у Плюмгет и Джек, в Регентстрите, с выставки. Видите, я все знаю.

Оборванец был ошеломлен; он открывал и закрывал рот, как рыба, вынутая из воды. – Чепуха! сказал через силу.

– Так хотите, чтобы я поднял скандал? рассказать историю во всеуслышание?

– Да вы взбеленились? Взбесились? Из-за чего вы хотите меня погубить?

– Так не надувайте, не врите. Товарищей по делу обманывать не следует; это подло и показывает бесчестные намерения.

– Какие мы товарищи по делу? – прошептал оборванец, сердито сверкая на него глазами. – С каких это пор, сэр?

– С тех пор, как вы хотели купить у меня подложные документы и в уплату предлагали краденую булавку.

Оборванец задрожал. – Меня преследует важная особа, – сказал он. – За мной шпионят и гонятся, – два раза мне удалось спастись только чудом.

– Так выбирайтесь отсюда. Точно жить можно только в Лондоне!

Оборванец раскрыл перед ним свои пустые руки. – Нет денег, – с досадой сказал он. – Полиция приняла меры, и никто не решается купить у меня вещи.

Собеседник постарался скрыть свою радость. – Приходите завтра вечером опять сюда, – прошептал он. – Я посмотрю нельзя-ли чего сделать.

Затем он встал и отошел с коротким поклоном в одну сторону, а оборванец направился в другую. Некоторое время они оба еще побыли в трактире, где унтер-офицер продолжал громким голосом свои рассказы, направо и налево пожимая руки молодым парням. – Даю вам слово, сударь, я буду иметь вас в виду, непременно, непременно.

Так продолжалось до ночи. Хозяин делал хорошие дела, но начинал побаиваться. Если тут начнется вербовка, то за его заведением навсегда установится дурная слава.

На следующий вечер хозяин озаботился, чтоб и в задних комнатах, которые всегда стояли запертыми, были зажжены лампы, и, кроме того прибил новую доску со словом «выход». Когда все обычные посетители собрались, он открыл туда дверь, и тогда всякий мог видеть, что, в случае нужды, можно спастись через выход, ведущий на другую улицу.

На этот раз в числе прочих посетителей находился молодой человек, занявший место в самом темном углу комнаты.

Это был Антон. За обедом он получил от лейтенанта Фитцгеральда письмо, по которому явился как раз к назначенному сроку, чтоб дать себя завербовать. Сердце его билось от невольного страха й беспокойства. Каждую минуту он ждал, что к нему подойдет полисмен арестовать его; необычный шум оглушил его, присутствие такого множества людей возбуждало его нервы. С реки доносился скрип якорных цепей, и Антон с ужасом представлял себе палубу и пушки, направленные на стены, обнесенные железной решеткой; он думал о том моменте, когда его, со связанными руками, как животное на бойню, поведут на один из этих кораблей, и ждал с минуты на минуту увидать лейтенанта с отрядом морских солдат. Но время шло, а никто не являлся. Антон держал в руках газету, хотя так мало понимал по-английски, что читать её не мог. Сердце его билось неровными толчками, он чувствовал себя бесконечно одиноким и несчастным, таким несчастным, как еще никогда.

Вскоре появился унтер-офицер и тотчас начал рассказывать собравшейся кучке молодых людей чудеса о земном рае, перед которым все сказочные царства, со всеми их прелестями, казались скучной пустыней.

Были тут и два вчерашние собеседника, которые с жаром о чем-то шептались. Оборванец принес много драгоценных вещей, а его товарищ разные документы, и несколько наличных денег. Они долго втихомолку торговались, потом обменялись своим товаром, а через пять минут тот, который принес бумаги, исчез в толпе.

Антон беспрестанно посматривал на дверь. Неужели еще нет? Когда стрелка больших часов над столом подошла к половине десятого, на улице раздался шум от многих тяжелых шагов. Дверь распахнулась, и на пороге показался лейтенант Фитцгеральд, в сопровождении двадцати-тридцати морских солдат, к которым тотчас же присоединился унтер-офицер Том Мульграв.

У каждого солдата на кушаке висел нож, а в руках была толстая палка; у иных вокруг талии были намотаны длинные веревки.

В первый момент все словно остолбенели, но затем поднялась делая буря, шум и гром со всех сторон, как будто отчаяние искало последнягб выхода.

– Вербовщики, вербовщики!

– Бейте этих собак! Мы свободные англичане!

– На улицу! – вскричал хозяин. – Сюда на улицу!

Толпа выломала дверь во дворе, но первые же выскочившие тотчас бежали назад с криками ужаса. Солдаты наполняли двор и заняли узкий проход, который вел в переулок.

– Измена, измена! Нас оцепили!

– Это подстроил тот проклятый негодяй! Каждый вечер сидел тут и мутил народ, чтобы опутать и погубить!

– Убейте его! Не выпускайте!

Вне себя, некоторые, колотили кулаками по столу, а иные сами себя по голове.

– Значит, он все врал, этот несчастный? Значит, все неправда!

– О, какое ужасное предательство!

– Дурачье! Нечего выть теперь о сказочных сокровищах, когда дело идет о жизни и смерти! Пробивай дорогу кулаками!

И началось побоище. Солдаты били палками и клинками, осажденные защищались кто чем мог и разбивали стаканы и бутылки о головы своих противников! Особенно ожесточенно дрались там, где осаду вел Том Мульграв. В него бросали всевозможными предметами, осыпали его самой невероятной бранью и угрозами, а он только посмеивался. Даже тут страсть к вранью не оставила его.

– Эй, ты! длинный повеса! – кричал он, – подойди-ка поближе, дай посмотреть на тебя хорошенько. В странах, где водяеся дикия лошади, их ловят арканом, – понимаешь? Так и я ловлю своих четырех жеребцов. Вот таким образом, сэр. Понял?

И при этом он накинул на шею несчастного длинную веревку и свалил его на пол; несколько солдат скрутили ему руки и потащили вон, а унтер-офицер набросился на другого, сам оставаясь здравым и невредимым среди общей свалки.

Всех упорнее, с криками и ругательствами, отбивался оборванец, в боковом кармане которого были спрятаны только-что добытые документы. – Чего вам от меня надо, – кричал он. – Пустите. Провалитесь вы к дьяволу!

Падая на пол, он свалил вместе с собою двух солдат, и все трое барахтались, катаясь кубарем и работая кулаками до остервенения. Оборванец надергал у матросов целые пригоршни волос, а они в клочья рвали его одежду и старались покрепче затянуть веревку на шее.