Софи Вёрисгофер - Из Лондона в Австралию

Во время этих рассказов возле Мульграва всегда собирался кружок смеющихся слушателей. Известно было, что у него всегда на готове что-нибудь новое, а некоторые даже утверждали, что он сам крепко верит в свои сказки; во всяком случае, говорил он интересно, и всегда находились охотники постоять возле минутку. Так и теперь любопытствующие теснились со всех сторон.

– А вы всегда счастливо переносили килевание, мистер Мульграв? – спросил кто-то.

– Ишь, чего захотели, ребятушки! – сказал кивая головою старик. – Когда мы причаливали к Цейлону, у меня не было ни единого волоса на голове, – все остались на обшивке корабля.

Громовой хохот был наградой бравому рассказчику, который и сам весьма охотно разделил этот взрыв веселости.

– Видите там синие акалефы, – сказал он, указывая на море. – Миллионы и еще миллионы, можно думать, что в океане идет переселение народов.

– Медузы идут сзади, – вскричал Аскот. – Рты у них стали совсем синие, – они высасывают акалеф.

– А сами делаются добычей больших рыб. Видите, там какая давка?

– Бониты, дорады, кашалоты, дельфины, о это война, ради которой мобилизовано все, что только живет в глубине й на поверхности океана.

Сплошными рядами вокруг корабля скользили акалефы и медузы; все пространство, которое можно было охватить глазом, красиво синело ярко небесной лазурью; вдруг из воды высовывалось неуклюжее рыло, медуза начинала барахтаться в смертельном страхе, и тут же случалось, шумя грациозными крыльями, пернатый хищник налетев хватал рыбу в тот самый момент, когда победа её над медузой казалась одержанной. Спасшаяся медуза ковыляла дальше, а на поверхности воды между хищной птицей и рыбой завязывалась жаркая битва, из которой обладатель плавников редко выходил победителем.

Акалефы кипели необозримыми толпами, за ними тянулись медузы, а за медузами, в свою очередь, птицы и рыбы, – все это, и преследователи, и преследуемые, в погоне за насущным хлебом.

Бесчисленное множество морских птиц кружились над местом битвы и между прочими большие, совершенно белые, альбатросы, с огромными черными крыльями и гордыми, как ни у одной из других птиц, движениями. Они стрелой кидались на свою добычу и терзали ее тут же, в воде, затем, пробежав с поднятыми крыльями некоторое пространство по воде и сделав несколько быстрых поворотов, вновь взлетали вверх. На довольно большом, расстоянии всюду кругом поднимались струи воды из носовых отверстий кашалотов, в открытую пасть которых в этот день нанесло столько питательного материала, что они, лениво лежа на воде, чувствовали себя совершенно счастливыми и, но обыкновению, пускали фонтаны.

Все эти сцены с величайшем интересом наблюдались с палубы. Как для арестантов, так и для новобранцев, морская жизнь была совершенной новинкой. Переживши острый период отчаяния, они могли уже перенести свое внимание с прошедшего на настоящее, а затем и на будущее. Они начинали строить планы.

И между ними были такие, которые смеялись, когда Том Мульграв рассказывал свои выдумки, но по большой части оии тайком сжимали против него кулаки. Этот человек своим языком без костей заманил их в трактир и был причиной их несчастья. За это он еще поплатится.

– Со временем мы его еще раз отправим килевать, – сказал один. – Волосы у него отросли, так есть что пососкоблить.

– Бросьте вы этого глупого болтуна, – прошептал Торстратен.

– Нам надо добраться до Африканского материка, – вот наша задача.

– Нет, нет, – до одного из островов Южного океана.

– Чтоб питаться моллюсками и кокосовыми орехами и драться с туземцами? Нечего сказать, завидное существование!

– Мы живо справимся с голыми дикарями, – прошептал Тристам. – Ведь на корабле куча оружия.

Голландец пожал плечами. – В лучшем случае мы завладели бы необитаемым островом, – благодарю покорно.

– Я того же мнения, – сказал Маркус. – Чтоб хорошо себя чувствовать, мне нужны большие города, цивилизованные люди и обширные предприятия…. к земледелию у меня нет никакой склонности.

Тристам провел рукой по волосам и подавил вздох.

– Этого я не понимаю, – сказал он помолчав. – Быть самому себе господином, не ходить за плугом и не молоть зерно, а иметь свой собственный деревенский домик, – вот от этого я не прочь. Есть такой один…. за него все бы острова Тихого океана, со всею живностью, можно в преисподнюю. Я бы и не оглянулся.

– Отношение весьма человеколюбивое… А где же обретается этот перл мужицкого благополучия?

– В Германий, далеко от морского берега.

Антон слышал эти слова и видел говорившего. Это был тот человек, который бегло изъяснялся по-немецки и с которым он давно уже хотел познакомиться. Теперь ему интересно было узнать, что незнакомец, как и он сам, был из Ольденбурга.

– Моя родина называется Малента, – грустным тоном говорил немец. – Был бы я умнее, так никогда бы не ушел оттуда.

Горький смех и какое-то невольное, неудержимое движение прошло по рядам арестантов. Да, слушаться бы голоса рассудка, все было бы иначе. И не одна седая голова втихомолку склонилась на руку, не одно зачерствелое сердце забилось учащенно. Да, кабы быть умнее!

Голландец насмешливым взглядом обвел присутствующих.

– Какие чувствительные люди! – сказал он. – Не затянуть-ли покаянный псалом? Сидеть бы этому немецкому мужику со своими галушками и салом у себя дома. Чего ему надо среди нас, и как это он преобразился в английского Тристама?

Внезапная краска залила лицо немца. – Это уж мое дело, – коротко обрезал он. – А если вам не нравится жизнь на островах Тихого океана, то можете выбрать себе другое местопребывание, по-вашему вкусу.

Торстратен рассмеялся. – Вы поистине великодушны, – сказал он. – Можно подумать, что от вашего благоусмотрения всецело зависит судьба этого судна и его обитателей.

Тристам улыбнулся – Хм! У меня в руках ключ, которым открывается тюрьма.

– А у меня такие свойства, что я расскажу об этом капитану, как только найду это нужным; для моих целей.

Трастам переменился в лице. – Этого вы не сделаете, сэр, Неужели вы захотите действовать за одно с властями против ваших собратьев по страданию?

– Я хочу действовать так, как мне удобно. Чествовать над собой я не позволю никому, тем менее немецкому мужику, который… называется Тристамом.

Тристам опять покраснел; он ничего не ответил, но с ненавистью во взгляде отвернулся от голландца;

Этот человек с насмешливыми глазами казался вполне способным, с улыбкой на устах предать товарищей, – его нужно было очень остерегаться.

Но, когда бунт действительно начнется, многое можно будет уладить. Этот Торстратен может получить в спину удар, так что вылетит за борт, или наткнется на нож надежного сообщника. Горячая рука Тристама еще раз сжала в кармане драгоценный ключ, который когда-нибудь откроет дверь тюрьмы и выпустит целый поток закоренелых злодеев против команды корабля.