Марион Вудман - Опустошенный жених. Женская маскулинность

Я присутствую на судебном процессе. Суд происходит в моей церкви. Мой отец – судья на кафедре. Я приговорена. Приговор неизбежен. Знаю, меня признают виновной в том, какой я стала. Я стою сохраняя достоинство перед отцом-судьей, но испытываю ужас, так как слышу лай голодных псов во дворе на кладбище и понимаю, что в наказание за мое преступление меня швырнут им на растерзание.

В этом сновидении мы можем увидеть, как отец, пусть даже совершенно бессознательно, предает свою дочь. Будучи уверенной в том, что он понимает ее сочувствие к покинутой всеми девочке из сказки, Юлия сразу отстранилась от него эмоционально, замкнулась в себе, когда он расхохотался при виде ее слез. Ее чувства были вытеснены в ее тело, которое символически трансформировалось в ужасных собак, угрожающих растерзать ее столь же яростно, как она сама накидывалась на еду.

Весьма существенно, что отец появляется во сне в образе, символизирующем патриархальность: судья, епископ, бог отец, – но не проявляет любви лично к Юлии. Реальный мужчина превратился во внутреннего колдуна. По сути, та энергия, которую она однажды спроецировала на отца, стала проецироваться на возлюбленного; отсутствие опоры в жизни (мать фактически ее бросила) теперь вынуждает ее цепляться за него как за мать; страх потерять его вызывает в ней навязчивую потребность в еде (сладость материнского кормления). Голодные собаки во дворе были готовы уничтожить все, что она в себе отрицала: чувства, слезы, сексуальность. Но если так, как же ей найти выход? Разъярить отца – значит лишиться этого мира. Таким образом, она винит себя за неприятный исход их совместной волшебной жизни, ее сердце рвется на части. Привести в ярость своего возлюбленного означало для нее еще раз кинуть прощальный взгляд на гаснущий свет последней спички. И она подавляла в себе истинные чувства, ожидая смертельного приговора.

Назначенное в сновидении наказание отцовского комплекса исходит из места, где расположены его, а теперь и ее отвергнутые чувства, клокочущие в яростных инстинктах, запертых в церковном дворике. В сновидении Юлия не обладала ни маскулинной силой, чтобы сдержать собак, ни фемининным телесным Эго, находящимся в контакте с землей, чтобы как-то усмирить их. Захваченная перфекционистскими идеалами – на одном витке спирали были проблемы, связанные с приемом пищи, на другом – проблемы идеальных отношений с мужчиной, – она оказалась во власти своих фантазий. Она сопротивлялась самой материи, самой жизни. Таким образом, ее тело, не сумев стать хранилищем любви, стало источником собственного отвержения в образе искалеченной, страдающей женщины, вынудив ее стать ригидной и непроницаемой для света.

Стремясь стать «достаточно красивой» в глазах своего возлюбленного, Юлия дошла до анорексии. Ее НЕТ еде постепенно превратилось в эротизированное НЕТ, заряженное эйфорией голодания. НЕТ своим чувствам, НЕТ своим инстинктам, всем своим сновидениям о страстной любви между ней и ее волшебником или ее возлюбленным. Во время голодания она чувствовала себя красивой, здоровой, чистой, вполне подходящей для возлюбленного. В разгар поста она услышала демонический смех колдуна-отца, который требовал своего, увлекая ее к совершенству смерти. Однажды она увидела в отце источник света; теперь она таким же увидела своего возлюбленного. Проецируя божественное деяние на человеческое существо, она создала образ волшебника, который швырял ее из состояния величия в состояние отчаяния. Она снова начинала объедаться, бессознательно соединяясь с матерью, по которой очень тосковала, и, не имея возможности ее любить, совершала над ней насилие. В этом насилии было навязчивое стремление овладеть любящей матерью даже через смерть – даже через собственную смерть. Так удавалось на короткое время умиротворить демона, пока душа под обезболивающим действием углеводов погружалась в глубокий мрак, который магически мог бы превратиться в свет.

Любому зависимому человеку эти крайности очень хорошо известны. Тело-под-контролем – это ненавистный деспот, который изо всех сил сопротивляется свету, потому что существует без любви. Голодные псы на дворе ее тела символизируют отвергаемые инстинкты, которые тщетно пытаются добиться, чтобы их услышали. Юлии необходимо установить с ними связь, последовательно и недвусмысленно выражая свою любовь. Став жертвой необузданных инстинктов, можно прийти к безразличию в выборе партнера, которое, как и неразборчивость в еде, свидетельствует о разрыве связи между инстинктом и чувством.

Раннее телесное расщепление, необходимое для выживания, в среднем возрасте начинает обнаруживаться при работе с телом и душой, а также в сновидениях. После нескольких лет такой работы Кейт поняла, что ответственность за ее сексуальные проблемы лежит именно на ней. Привнести их в отношения со своим партнером означало разрушить все, что они так кропотливо создавали вместе. К счастью, ее партнер оказался очень чувствительным человеком, он тоже работал над собой и преодолевал свои трудности. Он ощутил произошедшие в ней едва заметные перемены и мгновенно на них среагировал, изменившись сам и создав предпосылки для раскрытия новых возможностей в их отношениях. Каждый из них независимо совершал внутреннюю работу, впитывая в себя общий материал, проявлявшийся в их взаимоотношениях, и тем самым создавая новые условия для приложения совместных усилий. Таким образом, вместо взаимных проповедей они привнесли осознание в свои взаимоотношения. Разумеется, возникали и противоречия, но при этом они не приводили к взаимным бессмысленным нападкам. Ярость, накопленная у обоих полов, корнями уходит в многовековую историю насилия. Взаимные нападки в состоянии одержимости не имеют ничего общего со свободой.

В процессе работы над телом, погружаясь в ядро своего страха, Кейт обнаружила там гнев. Затем она осознала, что боялась его выразить, опасаясь дать волю своей ярости. Таким образом она подавляла гнев, усиливая контроль над собой, но при этом всегда оказывалась на периферии своих чувств. Словом, возникал порочный круг, и тогда ее страх на нее же и обращался. Пока она переживала этот внутренний раскол (изоляцию от своих чувств), когда границы ее личности постоянно нарушал отец-алкоголик, должна была оставаться некая часть личности, которую она не могла осознать.

«Я всегда избегала всего, что могло бы вызвать у меня боль от ощущения внутреннего расщепления, – говорила Кейт. – Я должна была стать способной выдерживать эту боль. Если Эго сохраняет достоинство в отношениях с Самостью, оно должно быть достаточно сильным, чтобы справиться с расщеплением. В самом центре должно быть свободное место, чтобы я могла его занять».