Макс Шур - Зигмунд Фрейд. Жизнь и смерть

Вновь обращусь к реконструкциям, которые Фрейд представил в октябре 1897 г. В том же письме (от 15 октября), где Фрейд говорил о подтверждении справедливости своей реконструкции касательно няни, он также поведал о своем открытии «эдипова комплекса» и его универсальности. Свою концепцию он представил удивительно сдержанно:

«Если анализ подтвердит мои ожидания, я изложу все это систематически и затем предоставлю тебе. Пожалуй, пока я не нашел чего-то особенно нового. Меня посетила одна очень важная идея. Я обнаружил любовь к матери и ревность к отцу и в моем собственном случае и теперь полагаю, что это универсальный феномен раннего детства… Если это действительно так, то удивительная власть «царя Эдипа» становится понятна… Каждый человек однажды бывал кем-то вроде Эдипа в своих фантазиях, но их несовместимость с реальностью заставляет всякого в ужасе отвергать такие мысли, со всей силой вытеснения, отделяющей период детства от остальной жизни.

Мне в голову пришла мысль, что нечто подобное может лежать и у истоков «Гамлета». Я не думаю, что у Шекспира на этот счет были какие-то сознательные соображения. Скорее всего, к написанию этой трагедии его побудило собственное бессознательное, растревоженное смертью отца. Как иначе можно объяснить… фразу Гамлета «так совесть делает из всех нас трусов» и его колебания – отомстить за отца или нет, притом что он так хладнокровно отправляет на смерть двух придворных… Его совесть – это бессознательное чувство его вины».

Так, в течение двух недель в дополнение к связанным с инцестом корням сексуальных фантазий раннего детства Фрейд обнаружил и истоки универсального ужаса перед братоубийством и отцеубийством (комплексами Каина и Эдипа). Также он выдвинул и гипотезу, которую смог сформулировать окончательно лишь через много лет: что «совесть» базируется на бессознательном чувстве вины.

Флисс, видимо, не ответил на письмо Фрейда от 15 октября. Был ли он ошеломлен и шокирован эдиповой теорией или обижен сомнениями, которые Фрейд выразил в своем письме от 3 октября? А может быть, на его молчание повлияло предложенное Фрейдом генетическое объяснение «невротической» стороны всех своих дружеских отношений? Каковы бы ни были действительные причины, 27 октября 1897 г. Фрейд напомнил Флиссу о его молчании:

«Несомненно, твое молчание не объясняется тем, что стихийные силы отбросили тебя в тот период времени, когда чтение и письмо были для тебя задачами обременительными, как это произошло со мной в воскресенье, когда я хотел отправить тебе несколько строк, чтобы отпраздновать твой еще не сороковой [39-й] день рождения. Я надеюсь, что ничего серьезного не случилось».

Из их переписки нам известно, что сороковой день рождений был для Флисса «сверхкритическим» периодом. Поэтому был упомянут предшествующий день рождения. «Забывание» Фрейдом этого события представляется особенно существенным.

Затем Фрейд рассказал о своем новейшем открытии: связи между сопротивлением в процессе анализа и вытеснением в детстве. Сопротивление делает «почтенного» человека «низким, лживым и вызывающим».

Четыре дня спустя (31 октября 1897 г.), получив письмо от Флисса, Фрейд отбросил не только мысли об отмщении, но и все сомнения, которые выражал тремя неделями раньше! Он писал:

«Я так рад вновь получить от тебя письмо (третье после Берлина), что я прогнал все мысли об отмщении. И то, что твоя работа приняла цельный вид, и то, что появились биологические типы, как, например, твои параллели между рождением и смертью у взрослых, – все это восхищает меня и оставляет надежду на гораздо большее уже в самом ближайшем будущем».

Фрейд довольно многозначительно отмечает, что «под влиянием анализа мои сердечные симптомы [о которых он не упоминал больше года] теперь часто заменяются желудочно-кишечными».

Фактически сердечные симптомы Фрейда прекратились к 1896 г., еще задолго до того, как его самоанализ достиг некоего глубинного конфликта, лежавшего в их основе, который мог быть приравнен к сильной невротической тревожности, или, как полагал Джонс, «тревожной истерии». Это обстоятельство подтверждает мою теорию, что Фрейд страдал либо от легкого коронарного тромбоза, либо, что менее вероятно, перенес в 1894 г. миокардит, – другими словами, что его болезнь была органической, а не психогенной или психосоматической. Его интенсивное курение, возможно, выступало в роли дополнительного фактора. Безусловно, симптомы любого органического заболевания, особенно продолжительного, с одной стороны, могут усиливаться из-за эмоционального стресса, а с другой – вызывать различные психологические следствия. Такой порочный круг особенно характерен для заболеваний сердца.

Что касается желудочно-кишечной симптоматики Фрейда, то, как следует из имеющихся подтверждений, у него наблюдалась повышенная склонность к раздражению толстой кишки, что часто сопутствует психическому конфликту [119]. Позже Фрейд утверждал, что появление в анализе «анальной» информации часто предваряется или сопровождается функциональной или даже структурной желудочно-кишечной патологией. Возможно (хотя такая гипотеза и сугубо умозрительна), что соответствующее открытие Фрейда, о котором он сообщил в последующие два месяца, некоторым образом соотносилось с типом появившихся у него в тот период болезненных симптомов.

В своем письме от 14 ноября 1897 г. Фрейд представил свое следующее важное открытие, касающееся стадий развития детской сексуальности. Он пародировал при этом астрологические формулы, что, по сути, было своеобразной насмешкой над «периодическими» гипотезами Флисса. Фрейд словно говорил ему: «Видишь, именно я смог дотянуться до звезд в своих изысканиях, но тебе никогда не удастся достичь таких высот». Сам не осознавая того, Фрейд готовился к открытому разрыву. Он целиком ушел в свой самоанализ, переживая мучительные периоды, когда приходилось ожидать появления из глубин подсознания новых материалов, прежде чем у него появлялась возможность четко оформить возникавшие идеи. В один из таких дней он отмечал: «Внутри меня очень тихо и ужасно одиноко… Мне нужно ждать, пока все эти вещи начнут бурлить во мне и я узнаю о них».

Неудивительно, что в это время, но уже на совершенно ином уровне, его потребность во Флиссе заявила о себе с новой силой. В такие дни Фрейд был даже готов согласиться с «периодами» Флисса. Вот письмо от 3 декабря 1897 г.:

«Прошлым вечером твоя милая жена… посетила нас, принеся с собой краткую иллюзию счастья, и своим уходом [дословно: исчезновением] вновь унесла ее. Такие разрывы одиночества оказывают благотворный эффект, напоминая о том, сколь в действительности тягостно самоотречение и сколь ошибочно к нему привыкать».