Маргарет Тэтчер - Автобиография

Я не понимала тогда споров о перевооружении и Лиге наций, но это были очень трудные выборы, проходившие в борьбе с оппозицией со стороны энтузиастов референдума и с Абиссинской войной на заднем плане. Позднее, в подростковые годы, я вела жаркие споры с другими консерваторами о том, был ли Болдуин виновен в том, что ввел электорат в заблуждение во время кампании, не рассказав об опасности, грозившей стране. На самом деле, если бы партия «Национальное правительство» не прошла на выборах, перевооружение не случилось бы быстрее, и очень вероятно, что лейбористы сделали бы еще меньше. Да и Лига наций никогда не смогла бы предотвратить войну.

У нас, как и у многих людей, были смешанные чувства по поводу Мюнхенского соглашения, подписанного в сентябре 1938 года. В то время было невозможно не быть на перепутье. К тому моменту мы многое знали о гитлеровском режиме и его возможных намерениях – нашей семье кое-что разъяснил тот факт, что Гитлер уничтожил клуб «Ротари» в Германии. Мой отец всегда воспринимал это как огромную дань чести, когда-либо оказанной ротарианцам. Диктаторы, как мы поняли, были способны мириться с «маленькими отрядами» Берка – добровольными организациями, помогающими существованию гражданского общества, – не больше, чем с личными правами человека, полагающимися ему по закону. Доктор Яух, немец по происхождению и, возможно, лучший врач в городе, получал массу информации из Германии, которой он делился с моим отцом, и тот, в свою очередь, обсуждал ее со мной.

Я уже достаточно знала о Гитлере. Вблизи нашего дома был магазин фиш-энд-чипс, куда меня посылали покупать наш пятничный ужин. Очереди в магазине всегда были хорошим местом для дискуссий. Однажды темой разговора стал Гитлер. Кто-то сказал, что по меньшей мере он дал Германии некоторое самоуважение и заставил поезда ходить по расписанию. Я решительно возразила, к изумлению и несомненному недовольству старших. Хозяйка магазина рассмеялась и сказала: «О, она всегда спорит».

Моя семья ясно видела жестокое обращение Гитлера с евреями. В школе нас поощряли заводить зарубежных друзей по переписке. Моей подругой была французская девочка по имени Колетт; увы, я потеряла с ней связь. Но моя сестра Мюриел переписывалась с австрийской еврейской девочкой по имени Эдит. После аншлюса в марте 1938 года, когда Гитлер аннексировал Австрию, отец Эдит, банкир, написал моему отцу, прося нас позаботиться о его дочери, поскольку ему было ясно, как будут развиваться события. У нас не было ни времени, ни денег, чтобы самим взять на себя такую ответственность. Но отец добился поддержки грэнтемских ротарианцев, и Эдит приехала к нам и жила у каждой семьи по очереди, пока не уехала к своим родственникам в Южную Америку. Ей было семнадцать лет, она была высокая, красивая, хорошо одетая и прекрасно говорила по-английски. Она рассказала нам, каково жить еврею при антисемитском режиме. Одна фраза, что произнесла Эдит, запомнилась мне особо: евреи созданы, чтобы скрести мостовые.

Мы желали конца гитлеровским злодеяниям, даже если ради этого нужно было вступить в войну. С этой точки зрения Мюнхеном нельзя было гордиться. Мы знали также, что, подписав Мюнхенское соглашение, Британия стала соучастником в нанесении огромного вреда Чехословакии. Пятьдесят лет спустя, когда я в качестве премьер-министра посетила Чехословакию, я обратилась к Федеральной ассамблее в Праге и сказала: «Мы подвели вас в 1938 году, когда разрушительная политика умиротворения позволила Гитлеру лишить вас независимости. Черчилль вскоре отрекся от Мюнхенского соглашения, но мы до сих пор вспоминаем об этом со стыдом». Внешняя политика Британии хуже всего, когда она участвует в раздаче территорий других стран.

Но в то же время все мы понимали плачевное состояние и неподготовленность Британии и Франции к большой войне. Также, к сожалению, некоторые купились на немецкую пропаганду и действительно верили, что Гитлер защищает судетских немцев от притеснения чехами. К тому же, если бы мы вступили в войну в тот момент, нас бы не поддержали страны доминиона. Последующее расчленение Германией того, что осталось от Чехословакии в марте 1939 года, наконец убедило почти всех, что скорая война необходима для усмирения гитлеровских амбиций. Даже тогда, месяцем позже, лейбористы, как я упоминала, голосовали против военного призыва. В Грэнтеме антивоенные настроения тоже были сильны: многие методисты противились официальной призывной кампании в мае 1939 года, и вплоть до самой войны и даже после ее начала пацифисты проводили в городе свои митинги.

В любом случае война приближалась. 1 сентября 1939 года Германия вторглась в Польшу. Когда Гитлер отказался вывести войска, согласно британскому ультиматуму, до 11 утра воскресенья 3 сентября, мы сидели возле радио в отчаянном ожидании новостей. Это было единственное воскресенье за все мое детство, когда мы не пошли в церковь. Роковые слова Невилла Чемберлена, переданные из его кабинета на Даунинг-стрит, 10, сообщили, что мы вступили в войну.

Было естественным в такое время задаваться вопросом, как такое могло случиться. Каждую неделю отец доставал из домашней библиотеки две книги: «серьезную» для себя (и меня) и роман для моей матери. В результате я читала книги, которые девочки моего возраста обычно не читают. Вскоре я уже знала, что мне нравится – что угодно о политике и международных делах. Я, например, прочла «Грядущую борьбу за власть» Джона Стрейчи, впервые изданную в 1932 году. Содержимое этого модного коммунистического исследования, предсказывавшего, что капитализм вскоре сменится социализмом, многим из моего поколения казалось волнующим и новым.

Но по природе и воспитанию я всегда была ревностным консерватором. Не важно, сколько «левокрылых» книг я прочла или сколько «левокрылых» комментариев услышала, я никогда не забывала, где разбит мой политический лагерь. Такое заявление, должно быть, немодно. Но хотя у меня были замечательные друзья в политике, сомневавшиеся в верности избранной позиции, и хотя, конечно, у меня ушло много времени, чтобы осознать ту философскую подоплеку, на которой базировались мои взгляды, я всегда знала, на чем стою. Сейчас я понимаю, что была довольно необычной. Ведь в тридцатые и сороковые годы левые лидировали на политической арене, хотя во время правления Черчилля в годы войны это не бросалось в глаза. Это было понятно благодаря многочисленным книгам, опубликованным в то время. Левые преуспели в очернительстве правых, обвиняя их в политике умиротворения, особенно заметно это в серии «Книжный клуб левых» издательства «Виктор Голланц» – так называемых желтых книгах. Одна из них имела особое влияние: «Виновные» были написаны в соавторстве с Майклом Футом и изданы под псевдонимом Катон после событий в Дюнкерке в 1940 году.