Николаус Вахсман - История нацистских концлагерей

Неоднократно предпринимавшиеся попытки философского осмысления концентрационных лагерей зачастую изображали их весьма упрощенно. Сразу же после краха нацистского режима знаменитые мыслители бросились на поиски потаенных истин, наделяя лагеря глубинным смыслом. И делалось это либо ради обоснования собственных моральных, политических или религиозных верований, либо в попытках усмотреть и осознать нечто существенное для человеческой натуры [60] Об этом см. также: Langer, Preempting . . Подобные искания вполне объяснимы, ибо ужасы концлагерей несовместимы с понятием цивилизованности. «Любая философия, основывающаяся на концепции врожденного совершенства человека, терпит фиаско, стоит только напомнить о концентрационных лагерях» – именно так высказывался французский писатель Франсуа Мориак в конце 1950-х годов. Некоторые писатели были склонны приписывать лагерям едва ли не мистические черты. Находились и другие, способные на куда более приземленные выводы и объявившие концентрационные лагеря продуктом исключительно немецкого склада ума и характера или же представившие их как некую сумрачную сторону периода становления современного общества [61] Цит. в Mauriac, «Preface», x. Аргументация в пользу того, что самые бесчеловечные преступления в концентрационных лагерях совершались вследствие особого склада ума немцев, присутствует в работе Goldhagen, Executioners. О лагерях и современности см.: Bauman, «Century»; Kotek and Rigoulot, Jahrhundert . . Наиболее сильное влияние оказал социолог Вольфганг Софски, представивший концентрационный лагерь как проявление «неограниченной власти» вне рациональности или идеологии [62] Sofsky, Ordnung . . Однако и для его исследований характерна та же ограниченность, с которой мы сталкиваемся у всех тех, кто склонен к разного рода обобщающим утверждениям относительно лагерей. В своих поисках универсальных ответов Софски превращает лагеря в некие вневременные и абстрагированные объекты. Архетип лагеря, по Софски, – внеисторический конструкт, затеняющий главную особенность системы концлагерей – ее динамический характер [63] О первых критических оценках статичного подхода Софски см.: Weisbrod, «Entwicklung», 349; Tuchei, «Dimensionen», 373 (n. 12). Разумеется, социологи, начиная с Макса Вебера, признали тот факт, что «идеальные типы» практически не встречаются в действительности; Weber, Wirtschaft und Gesellschaft , in Directmedia, Max Weber , 1431. .

Все это приводит к удивительному заключению. Свыше 80 лет успело минуть с тех пор, как распахнул ворота Дахау, но и поныне так и не существует единой, всеобъемлющей оценки понятия «концлагерь». Несмотря на колоссальное количество литературы – книг выживших узников, трудов ученых-историков, и не только историков и т. д., – не существует всеобъемлющей истории, которая четко и ясно представила бы поэтапное развитие концентрационных лагерей и происходившие в них изменения. Если что и необходимо в первую очередь, так это исследование, которое, зафиксировав всю сложность лагерей как единого целого, без разбиения на фрагменты, но и в то же время безо всяких попыток упрощения, поместило бы их в более широкий политический и культурный контекст. Но как написать такую историю концлагерей?

Чтобы отвлечься от настоящего, заключенные часто говорили о будущем, и в течение нескольких дней в 1944 году в небольшой группе еврейских женщин, депортированных из Венгрии в Освенцим, оживленно обсуждался фундаментальный вопрос: если они все-таки выживут, то как поведать о постигшем их остальным? Есть ли на свете способ, который позволит им донести до других то, что означал Освенцим? Возможно, с помощью музыки? Или выступлений, книг, произведений искусства? Или, может быть, это будет кинофильм о том, как узников ведут в крематорий, а зрителей перед тем, как пустить их в зал, заставить постоять на морозе голодными, раздетыми, изнемогающими от жажды, то есть заставить их испытать то, что испытывали они на лагерном плацу во время переклички? Но даже это, считали женщины, не гарантирует понимания того, чем была их жизнь здесь [64] Rözsa, «Solange», 297–299. Rözsa edited her diaries, and added to them, prior to their publication in 1971 in Bucharest. . Узники других концентрационных лагерей тоже думали так же. Те заключенные, кто тайно вел дневники, например, нередко мучились над невозможностью передать словами испытываемые ими муки. «Язык здесь заканчивается, – писал норвежец Одд Нансен 12 февраля 1945 года. – Просто нет слов, чтобы описать ужасы, свидетелем которых я стал». И все же Нансен продолжал писать почти ежедневно [65] Nansen, Day , 545. См. также: Mess, «Sonnenschein», 56. . И дилемма – внутренняя потребность описывать неописуемое – еще сильнее мучила после освобождения, поскольку еще многие из оставшихся в живых изо всех сил пытались описать преступления, которые, казалось, пересиливали язык и ни во что не ставили разум [66] BoA, testimony H. Frydman, August 7, 1946; Wagner, Produktion , 453; Nyiszli, Auschwitz , 66; Segev, Million , 158. .

Вопрос, как воссоздать прошлое, очевидно, центральный для историков. Написание истории всегда чревато проблемами, а если речь заходит о терроре нацистов, тут приходится сталкиваться с нагромождением проблем. Стоит загодя сказать, что никакой исторический метод не может рассчитывать на полный охват ужаса лагерей. Если судить более широко, трудно подыскать адекватный язык, что шокировало и ученых, и тех, кто пытался воссоздать хронику лагерных событий, ничуть не меньше, чем переживших ад узников. «Я рассказал о том, что увидел и услышал, но не все, – передал диктор радиостанции CBS Эдвард Р. Мерроу в завершение своего знаменитого радиорепортажа из Бухенвальда 15 апреля 1945 года. – Большую часть просто не выразить словами» [67] Transcript in Chamberlin and Feldman, Liberation , 42–45, здесь 44. См. также: Frei and Kantsteiner, Holocaust , 201. . И все же мы обязаны хотя бы попытаться. Если будут хранить молчание, то большая часть истории лагерей очень скоро окажется в руках всякого рода оригиналов, фантазеров, дилетантов и ничтожеств [68] Скептицизм отдельных бывших узников относительно способности историков объективно представить условия концентрационного лагеря отчасти объясняется их убежденностью в том, что лишь сами узники в состоянии объяснить, что такое концентрационный лагерь; Waxman, Writing , 176–79; Cargas, «Interview», 5; Debski, Battlefield , 62. .

Самый эффективный способ исчерпывающего описания концлагерей – это всеобъемлющий исторический подход, предложенный Солом Фридлендером для того, чтобы соединить «политику преступников, отношение окружающего общества и мир жертв». В случае с концлагерями это означает историю, исследующую их изнутри, а более широкие слои населения вовне; историю, объединяющую макроанализ нацистского террора с микроисследованиями отдельных действий и реакции на них; история, показывающая синхронность событий и запутанность системы СС на контрастах событий между ними и внутри их, отдельные лагеря на всей территории оккупированной нацистами Европы [69] Friedländer, «Eine integrierte Geschichte»; Там же, Nazi Germany, 1–2, цит. по Frei and Kantsteiner, Holocaust , 82. . Переплетаясь друг с другом, эти отдельные нити и составляют собственно историю, детальную и всеобъемлющую, которая, впрочем, обречена на неисчерпаемость и истину в последней инстанции. Какой бы всеобъемлющей она ни была, она так и останется историей , но никак не историей концлагерей .