Диана Найяд - Не дыши!

Арис не изменился. Только его волосы цвета черного перца будто посыпали солью. А его зубы оставались такими же ослепительно-белыми. Он притащил самое дорогое шампанское, букет необыкновенных цветов и свежие круассаны. Подтянутый и загорелый, Арис пребывал в отличной форме. Когда я предупредила его о том, что Нина еще спит, он нелепо взволновался от того факта, что его дочь живет с девушкой. Арис воскликнул, что это лучший день в его жизни и что он никогда не видел двух лесбиянок вместе.

Люди не меняются. Это был мой отец. Все тот же не вызывающий доверия шут!

Когда Нина проснулась, мы втроем отправились за покупками. Вернувшись домой, Арис принялся запекать лосося под лимонным соусом с каперсами. Затем он вернулся к себе в отель, чтобы надеть свой легендарный кристально белый пиджак, который всегда был на нем во время званых обедов и прочих торжественных случаев. Этот человек всю жизнь представлял собой украшение для любой вечеринки. И ужин в моем доме не стал исключением. Арис умудрился потанцевать со всеми присутствующими девушками, а в оживленной беседе с каждым гостем не забывал демонстрировать свои навыки владения множеством иностранных языков. В результате никто и не заметил, что вообще-то к полуночи любая, даже очень хорошая, вечеринка обычно завершается. Арис удерживал наше внимание до рассвета, травил свои почти нереальные и жутко интересные байки. На следующий день практически все гости звонили нам и восхищались как его остроумием и стилем поведения, так и Арисом в целом. Подобные слова о моем отце я слышала все мое детство: «Твой отец самый располагающий и обаятельный человек на Земле». Или: «Он слишком харизматичен, чтобы работать в ООН, представляю, какой он имел там успех, свободно изъясняясь на стольких языках». Кто-то говорил, что понимает: Арис не мог открыто распространяться о своей службе в ФБР, но по намекам, которые он дал, можно судить о роде его деятельности, и, должно быть, он ведет невероятно интересную жизнь.

Единственная, кто не попала тем вечером под обаяние моего отца, была моя подруга Кэндис. Она серьезно увлекалась хиромантией, и до того момента, когда ей довелось увидеть его ладонь, она прочла по меньшей мере сотню рук. Линии на ладони Ариса указывали на полное отсутствие в его характере совести и чести.

В тот год я видела Ариса в последний раз. Возвращаясь к себе в Гондурас или туда, где он скрывался на тот момент, Арис заглянул в дом моей мамы в Форт-Лодердейле. Она позволила ему остаться на ночь в гостевой спальне. Люси рассказала, что они славно поужинали, затем мило поговорили на французском, comme toujours [9] Как и всегда. . Следующим утром Арис должен был отправиться в аэропорт на такси. Мама ушла раньше него, пожелав ему счастливого пути. Она добавила, что вечер был прекрасен, и попросила его просто захлопнуть входную дверь – замок сработает автоматически. Вернувшись домой, она обнаружила, что все серебро и ее драгоценности исчезли.

Я часто разочаровывалась в поступках моей мамы, когда она не заступалась за нас перед отцом. То, что она ни разу не смогла защитить от него даже саму себя, объясняется только ее безграничной любовью к Арису. Между ними была страсть. Мама развелась с ним только ради нас, а не себя. В течение долгих лет я обвиняла ее в том, что она знала о домогательствах ее мужа к ее дочери и при этом бездействовала. И тем не менее в итоге она поступила правильно. Мама развелась с ним, оставшись одинокой до конца своей жизни.

Люди, не жившие в атмосфере домашнего насилия, не могут понять, отчего жены не выставляют за дверь морально уродливых мужей, а дети любят растливших их родителей. Любовь и привязанность – чувства неоднозначные и сложные. Мир не делится на черное и белое.

Мне 65 лет, и я считаю, что сейчас у меня началась новая жизнь в том числе и потому, что я научилась находить хорошее практически во всем, что мне довелось испытать, включая Ариса. О, я всегда завидовала своим друзьям с теплыми, любящими родителями. Картина того, как Герберт, папа Бонни, настоящий «дровосек», по-медвежьи стискивает дочь в объятиях и говорит, что любит ее, завораживала меня. Я не представляла, что должна ощущать Бонни, зная, что ее папа так сильно любит ее. Каково это, чувствовать безоговорочное доверие к себе и доверять кому-то самой?

Люди, не жившие в атмосфере домашнего насилия, не могут понять, отчего жены не выставляют за дверь морально уродливых мужей, а дети любят растливших их родителей.

Я не догадывалась о том, что все эти переживания делали мою защитную стальную броню еще тверже, что они закалили мой характер. Теперь, «отделив зерна от плевел» и научившись даже в плохом находить что-то хорошее, я смело оглядываюсь назад. Я вижу перед собой этого бесчестного, обезоруживающе харизматичного ублюдка, каким и был Арис до конца своих дней.

Наши несчастья заставляют нас расти, духовно развиваться. У нас есть прекрасная возможность пересмотреть заново историю своей жизни и понять, что все, омрачавшее наши дни, наполнявшее их тупым страхом, постоянной тревогой и ощущением полной безнадежности, заставляло нас становиться лучше. И, переступая через весь ужас, идти вперед.

Уже не важно, через что мне пришлось пройти, что творилось у меня в душе. Я видела себя только чемпионкой, и никем больше. Именно в тот вечер, в мой пятый день рождения, когда отец зачитывал мне значение фамилии Найяд, этот белый лист с черными символами на нем и слова Ариса сделали меня той, кто я есть. За это и еще за то, что Арис доказал мне – важность восьмичасового сна преувеличена, я говорю ему: «Спасибо!»

Когда я была ребенком, мама всегда останавливалась в дверях моей комнаты, желая мне спокойной ночи. Мне так хотелось, чтобы она подошла ко мне, присела на мою кровать, обняла и почитала сказку на ночь. Но мама постоянно сохраняла эту дистанцию, созданную еще в моем далеком детстве. Я вспоминаю фотографию, на которой стоит маленькая девочка и застенчиво смотрит в объектив. Каждый вечер она ворковала мне мелодичным нежным голосом: Dors bien, chérie [10] – Спокойной ночи, милая. – Доброй ночи, мамочка. . И каждый раз я отвечала ей: Dors bien, Maman .

Моя мама покинула этот мир в 2007 году. Сейчас у меня не осталось никаких чувств к ней, кроме безграничной нежности. Искусно выполненная маленькая урна с надписью Dors bien, Maman , в которой хранится прах Люси, стоит на моем рабочем столе. Сожаления о том, что мама никогда не входила ко мне в комнату, не падала со смехом ко мне на подушку, давно прошли. Я помню только ласковую, достучавшуюся до самой глубины моего сердца мелодию ее голоса. Нет больше ни холодного страха, ни печали. Только мамин голос и его французская поэтичность.