Филип Пулман - Голоса деймонов

И на этом эпизод заканчивается. Разумеется, от желающих приобрести сентябрьский номер «Стрэнда» не было отбоя.

Общие принципы повествования не зависят ни от темы, ни от выбранных средств и носителей информации. Рассчитайте паузу правильно — и публика сойдет с ума, жаждая узнать, что будет дальше. И тот перерыв в повествовании, который наступает после второй книги «Потерянного рая», создает такую мощную напряженность именно потому, что Мильтон следует этому правилу. Добравшись до врат преисподней и встретившись с их стражами — Грехом и Смертью, Сатана выходит в мир земной — и высоко над головой его взору открывается необъятный простор небес:

Тут вторая книга заканчивается, и на некоторое время мы остаемся один на один с этим образом. Новорожденный мир, подвешенный на золотой цепи, такой прекрасный и юный… Он еще не знает о том, что ему грозит. Но мы-то знаем! Цитируя Альфреда Хичкока, который разбирался в саспенсе куда лучше, чем большинство других сочинителей, можно показать четверых человек, сидящих за столом и спокойно играющих в карты, а зритель будет ерзать в кресле, сходя с ума от напряжения, — и все потому, что зрителю известно нечто такое, что неизвестно игрокам (например, что под столом у них бомба с часовым механизмом, которая вот-вот взорвется). Так вот, Мильтон тоже это понимал.

Доказательства того, что Мильтон обладал великим даром рассказчика, рассеяны во множестве по всей поэме — перечислить их все просто невозможно. Но стоит взглянуть хотя бы на одно, которое обнаруживается в самом конце «Потерянного рая». Конец — не менее важное место истории, чем начало; настолько важное, что для него тоже возникла традиционная сказочная формула. Но эта формула «и с той поры они жили долго и счастливо» в данном случае явно не подходит. Адам и Ева ослушались веления Божьего, и теперь перед ними открываются последствия сделанного выбора — не только в форме их личного опыта (чувства вины и стыда), но и в видении будущего, которое открывает им ангел Михаил. Первым людям предстоит покинуть Эдем: рай для них потерян безвозвратно. Эту часть истории иллюстрировали многие художники: с визуальной точки зрения сцена и впрямь полна мощного драматизма. Мужчина и женщина заливаются слезами, ангел с огненным мечом изгоняет их из рая — одним словом, все, как на гравюре Медины.

Но при этом история завершается совершенно иным настроением — нежной эмоциональной гармонией, кристально ясной и в то же время глубокой и сложной. Отчасти эта сложность объясняется непростым взаимодействием прошлого и будущего, сочетанием надежды и сожалений, а такую смесь времен и чувств очень трудно передать средствами изобразительного искусства.

Гравюра Майкла Берджесса по рисунку Джона Баптиста де Медины, иллюстрация к двенадцатой книге «Потерянного рая»

Лучший способ ощутить это настроение во всей полноте — прочитать последние строки поэмы вслух (как я советовал выше) и добровольно поддаться их чарам, потому что именно в этой точке поэзия и история сливаются друг с другом в совершенстве и образуют идеальный союз:

«Целый мир лежал пред ними». Эти слова подразумевают не только конец одной истории, но и начало чего-то нового. За первой историей последует еще много других.

Поэма — это вам не какая-нибудь лекция; история, которую рассказывает сочинитель, — не ученый трактат. Поэмы и вымышленные истории воздействуют на нас не посредством логики: они очаровывают, волнуют, трогают душу и вдохновляют. Спору нет, твердая интеллектуальная основа помогает истории устоять под градом интеллектуальных вопросов (как это, несомненно, удается «Потерянному раю»), но все же главная задача истории — повлиять на наше воображение.

Именно так произошло, например, с величайшим из толкователей Мильтона — Уильямом Блейком, всю жизнь черпавшим вдохновение в «Потерянном рае». «Мильтон полюбил меня еще в детстве и показал мне свое лицо», — утверждал Блейк, а в «Бракосочетании Неба и Ада» высказал, пожалуй, самое тонкое и определенно самое лаконичное из всех известных мне суждений о «Потерянном рае»: «Причина, по которой Мильтон писал весьма сдержанно о Боге и об Ангелах и весьма свободно об Аде и о Диаволе, заключается в том, что был он истинным Поэтом и, сам того не ведая, принадлежал партии Диавола» [20] Здесь и далее книга У. Блейка «Бракосочетание Неба и Ада» цитируется в переводе С. Степанова. . Непреходящий и страстный интерес Блейка к Мильтону вылился в длинную (и, откровенно говоря, сложную) поэму, которая так и называется «Мильтон», а иллюстрации, созданные Блейком к «Потерянному раю», входят в число самых красивых и изысканных его акварелей.

Влияние Мильтона испытали и другие поэты того периода, в особенности Вордсворт, один из сонетов которого начинается со слов:

Кроме того, в начальных строках своей великой поэмы «Прелюдия» Вордсворт, как будто принимая у Мильтона эстафету, намеренно вторит одной из завершающих строк «Потерянного рая»: «Весь мир передо мной».

С первой публикации «Потерянного рая» прошло почти три с половиной столетия, но влияние его как будто только набирает силу. На сценах театров появляются новые драматические адаптации поэмы, в издательствах выходят новые иллюстрированные издания. «Потерянный рай» по-прежнему помнят и любят.