Гэри Лахман - В поисках П. Д. Успенского. Гений в тени Гурджиева

Иван Осокин приобщается к мистической силе эротизма, когда после отчисления из школы и смерти матери отправляется жить к дяде в деревню и встречается с прекрасной и, очевидно, более опытной Танечкой. В первом их объятии «по телу Осокина пробегают тысячи электрических искр» [26] Ouspensky P. D. Strange Life of Ivan Osokin . С. 82. . Вскоре Осокин едет в город на любимой лошади. «Сильные, упругие движения лошади под ним, теплый ветер с запахом цветущей липы и ощущение Танечки во всем теле – все это уносит Осокина далеко от всяких мыслей» [27] Там же. . «Танечка – это часть природы, как поле, лес, речка. Я никогда не представлял себе, чтобы ощущение женщины было до такой степени похоже на ощущение природы» [28] Там же. С. 84. . Позднее, когда они собирают грибы, Танечка решает выкупаться в ручье. Осокин, как истинный джентльмен, уходит в сторону и курит в одиночестве. Затем он слышит, как она его зовет. Выйдя на берег, он видит, что она стоит обнаженной, по колени в воде. Но что-то между ними изменилось. Их детская, почти животная игривость стала чем-то иным [29] Там же. С. 87. . Осокин ощущает «в ней огромную тайну, и эта тайна пугает его, волнует и окружает ее магическим кругом, через который он не может переступить» [30] Там же. С. 88. . В ту ночь, когда она спит с ним, очевидно, что она выступает соблазнительницей. Происходило ли подобное с Успенским, неизвестно. Но учитывая живость описаний и страстную реакцию Осокина во время любовной сцены, вполне оправданным будет предположить, что происходило.

Однако не вся романтика в «Странной жизни Ивана Осокина» служит только прелюдией к философии. Часть ее – просто подростковое веселье. И многие рассуждения Успенского о женщинах выглядят не столько описанием их превосходства, сколько откровенной оценкой их очарования. Оказавшегося во время обучения в военной школе в казино Осокина привлекает «странно задумчивая блондинка», черное платье которой с четырехугольным вырезом открывает выпуклость груди. На ее руках видны «белые с синим жилки», и он отчетливо «чувствует в ней женщину» [31] Там же. С. 100–101. . В Париже он встречает Валери, «высокую блондинку с волосами цвета осенних листьев». Он восхищается ее ступнями в «парижских туфлях на высоких каблуках», но также его привлекает ее ум: она читает Пушкина и изучает историю готических соборов. Но там же он встречает Лулу, «воплощенную нелепость». Лулу – это «нелепость, самая восхитительная, какая только может быть. От нее никогда не знаешь, чего ожидать». Иногда Осокин хочет «выпороть ее», но она, в конце концов, «настоящая женщина». В больших дозах они действуют друг другу на нервы, потому что Лулу «слишком примитивна, чтобы с ней можно было проводить целые дни». Однако он начинает чувствовать, что его жизнь в Париже становится слишком привычной, и вот вмешивается судьба. Вечером за рулеточным столом Осокин теряет все наследство меньше чем за час. Его гладкая легкая жизнь трагически разрушается [32] Там же. С. 106–112. .

И так тянется весь роман. Снова и снова Осокин-Успенский оказывается на перекрестках жизни, где, поступи он иначе, и результат был бы иным. Однако на каждом перекрестке прошлого и настоящего он оказывается не способен поступить иначе, и только потом осознает, что снова совершил ту же самую ошибку. Каждый раз он жалеет о своей глупости и решает измениться, однако ему ни разу не удается изменить прошлое. Он идет вперед, намеренный продолжать, несмотря на то, что впереди его ждут будущее, револьвер и волшебник. «В то же время в таинственном завтра что-то мерцает, что-то манит, ощущается что-то неизбежное и привлекательное» [33] Там же. С. 99. . Повторение может быть вечным, но такова же и тяга к неизвестному, и именно она больше, чем что-либо другое, зовет молодых поэтов вперед. Успенский мог не осознавать этого, когда писал историю Ивана Осокина, но в ходе собственной жизни ему придется познать эту тягу сполна.

Помимо того, что можно почерпнуть из «Странной жизни Ивана Осокина», мало что известно о жизни Успенского между исключением из школы и 1905 годом, когда он написал роман и начал работать в нескольких московских газетах в качестве вольного журналиста. Если Успенского исключили в шестнадцать, остается промежуток в десять лет – значительный период в жизни любого человека и наверняка критический в развитии молодого человека. Если история его альтер эго Осокина напоминает его собственную, то в это время Успенский получил какое-то наследство и истратил его на путешествия. Он отправился в Париж, где посещал занятия. Судя по его репликам в разговоре с Ромом Ландау, он мог посещать лекции и в Москве, и в Санкт-Петербурге. Также он побывал в отдаленных уголках России и много лет спустя рассказывал Морису Николлу, как расплачивался за щедрость кавказских вождей, у которых гостил. Он восхищался каким-нибудь маленьким и не имеющим ценности предметом, который хозяин обязан был ему предложить; взамен Успенский давал хозяину один из дешевых пистолетов, которые возил с собой. Несомненно, он много читал, а также давал много свободы «петровской» стороне своей личности. Много лет спустя, в 1919 году, удерживаемый Гражданской войной в мрачном глухом Ростове-на-Дону, Успенский познакомился с журналистом Карлом Беххофером-Робертсом и под влиянием самогона поведал ему истории своей юности. «Люди пили с начала мира, – торжественно объявлял Успенский. – Но они так и не нашли лучшей закуски под водку, чем соленый огурец». К сожалению, в тот раз огурцов так и не нашлось, а сама водка была результатом умелого обращения Успенского с бутылкой спирта и апельсиновой кожурой.

Учитывая стесненные обстоятельства, рассказ Беххофера-Робертса выглядит практически празднично. Успенский поведал, как в прежние дни, до революции, его «все знали», особенно полицейские, которые звали его по имени и просили помочь в растаскивании дерущихся. В отличие от многих пьющих, в опьянении Успенский никогда не начинал буянить, а выступал миротворцем. Также он был знаком со швейцарами во всех ресторанах и славился тем, что давал большие чаевые. Бывало, что он попадал в необычные ситуации: однажды, придя домой, он обнаружил, что как-то умудрился потерять левый рукав пальто. «Как я его потерял и где, выяснить так и не удалось», – говорил он, но случай пробудил его интерес, и он даже подумывал о том, чтобы написать об этом книгу [34] Беххофер-Робертс К., цит. по: Ouspensky P. D. Letters from Russia 1919. L.: Arkana, 1991. С. 56–58, взято из: Bechhofer-Roberts С. In Denikin’s Russia. L.: Collins, 1921. . Идея вполне соответствовала вкусам того времени.

В 1905 году Успенский начал исследовать сны – тема, которая привлекала его с детства [35] Как и все остальные материалы в «Новой модели Вселенной», глава о сновидениях была начата намного раньше, в данном случае – в 1905 году, а завершена много позднее. Поскольку у меня нет доступа к исходной рукописи, и, что еще важнее, я не знаю русского, то не представляю, насколько Успенский изменил свои исходные записи с точки зрения работы с Гурджиевым. Внимательное прочтение книги выдает несколько очевидных идей работы. Возможно, что в моем случае то, что я считаю «предвидением» каких-то идей Гурджиева со стороны Успенского, на самом деле является материалами, добавленным в текст позднее. . К 1900 году, в возрасте двадцати двух лет, он уже прочитал все, что смог найти о снах в психологической литературе. Под «психологической литературой» Успенский подразумевал не Фрейда и Юнга. Позднее он испытывал к теории Фрейда исключительно пренебрежение и даже говорил одной из первых своих учениц, что идеи о комплексах принесли ей много вреда. Но в 1900 году о Фрейде и Юнге еще никто не знал; первую крупную работу Фрейда, «Толкование сновидений», тогда только опубликовали, а Юнг лишь начинал профессиональную деятельность в клинике Бургольцли в Швейцарии. Литература, о которой говорит Успенский, предшествовала психоанализу и занималась не столько толкованием снов, сколько пониманием того, откуда они появляются. Один из авторов, которого читал Успенский, – Л. Ф. Альфред Мори, который ввел термин «гипнагогия» для определения странного состояния полусна, в которое мы попадаем, засыпая. Наблюдения Успенского за снами, собранные в эссе «Об изучении снов и гипнотизме», – одно из первых описаний этого странного, «сумеречного» состояния сознания [36] Для краткого обзора истории гипногогии см. мою статью Waking Dreams в Fortean Times , № 163, октябрь 2002; также глава «Гипнагогия» в моей книге A Secret History of Consciousness. Great Barrington, Mass.: Lindisfarne Press, 2003. .