Жозеф де Гибер - Духовность Общества Иисуса

В таком случае, какому аспекту духовной жизни в целом отвечают, по мысли автора Упражнений, эти методы, которым он отвел в своей книге такое значительное место? Они соответствуют очень глубоко укорененному в его сознании убеждению: бесспорное первенство в деле служения Богу – как в личном освящении, так и апостольском труде – принадлежит внутренним движениям благодати; но вместе с тем не следует пренебрегать никакими человеческими средствами, гнушаться какими-либо приемами, жалеть каких-либо усилий, если они могут способствовать лучшему служению Божественному Владыке. В Упражнениях, наряду с первым и вторым временем совершения выбора, предусмотрено и третье время методического обращения к разуму и вере. В Конституциях, утвердив, в первую очередь, духовные и благодатные средства, от которых в наибольшей мере зависит сохранение и плодовитость его ордена, он дает множество практических предписаний, разумных мер предосторожности. Так же и в отношении духовной жизни каждой души: мы не имеем права пренебрегать теми человеческими средствами, какими являются методические упражнения, если Бог явным образом не берет в Свои руки руководство данной душой; отказываться от них было бы леностью и самонадеянностью. И опыт научил Игнатия тому, с какой щедростью Бог обыкновенно наделяет Своими дарами тех, кого никакие страдания не заставили отказаться от применения любых средств, лишь бы только лучше служить Ему любой ценой. Таким образом, методы для Игнатия – не что иное, как средства, простые второстепенные средства, которые должно применять лишь в той мере, в какой они служат лучшему достижению единственной цели, ради которой ничем не следует пренебрегать. Они могут считаться характерной чертой его духовности лишь как проявление и следствие более глубинного принципа – воли сделать все ради лучшего служения Богу.

Аскетизм, аскетизм рассудочный и волевой, следующий индивидуалистическим тенденциям XVI в. и восстающий против чрезмерно пассивной духовности раннего протестантизма, а значит, духовность, в высшей степени отвечающая особым нуждам времени своего зарождения и обреченная всегда нести на себе отпечаток своего происхождения, след определенной эпохи, – таково до сих пор распространенное представление об игнатианской духовности.

Не вызывает сомнений, что св. Игнатий не выносил протестантизма и готов был решительно воспротивиться любой тенденции католиков, которая, подобно эразмианству или евангелизму, казалась ему близкой или благоприятствующей протестантизму. Чтобы убедиться в этом, достаточно перечитать его «Правила верного чувства в Церкви» в Упражнениях и переписку с теми сыновьями, которые в первых рядах сражались с Лютером и Кальвином. То, что он сам обладал очень яркой индивидуальностью, что при наборе в Общество отдавал предпочтение людям с яркой личностью, богатым и самобытным натурам, не имеющим в себе ничего стадного, не менее бесспорно. Что его духовность в высшей степени отвечала особым нуждам его времени, как некогда духовность св. Доминика и св. Франциска нуждам XIII в., не оспаривается и оспариваться не может: без сомнения, это промысел Божий послал его именно в это время в помощь Божией Церкви вместе с другими великими святыми эпохи. Следовательно, мы должны ожидать, что найдем в этой духовности элементы, необходимые для того, чтобы эффективно бороться с нападками протестантизма и верно направлять и применять все доброе в господствующих тенденциях современников.

Но сколь бы провиденциальными ни были эти своевременные черты, они не могут считаться определяющими для этой духовности в самых существенных ее аспектах. Внешний и особенно внутренний суровый аскетизм, строгое самоотречение и постоянное умерщвление страстей, непрестанный и тщательный самоконтроль, обращение к разуму и благоразумию, неумолимая логика, требующая извлечения и приятия всех выводов, следующих из сверхъестественных принципов, непоколебимая сила воли, несокрушимой в своих решениях, долго созревающих и основательных… – все это присутствует в духовной практике и учении Игнатия и легко объясняет те определения, которые даются его духовности: «рассудочная», «волевая», «индивидуалистическая», «антропоцентричная». Тем не менее, это только один ее аспект. Если мы согласимся не закрывать заранее глаза на все другие ее стороны, то нас не может не поразить обилие мистических даров, затоплявших жизнь Игнатия, его непрестанное стремление к покорности движениям благодати, явный теоцентризм как Упражнений, так и Конституций, нежность его вдохновенной любви ко Христу, обходительность его милосердия к бедным, слабым и страждущим и их ответная, через край бьющая, любовь, его требовательность в деле послушания и отказа от собственного суждения и воли, позволявшая упрекать его духовность в разрушительном влиянии на всякую личность, на всякую хоть немного заметную индивидуальность… Что доказывает, что все эти черты, как первые, так и вторые, – лишь результат, следствие того, что составляет глубинную суть духовных взглядов Игнатия, и исключительная своевременность этих взглядов для XVI в. – куда менее итог обдуманного или интуитивного расчета святого основателя, чем плод промысла Божия, призвавшего его и давшего ему такой дух как раз в тот миг, когда он лучше всего отвечал нуждам Церкви.

Определение «военная» не раз применялось к ней как обобщение черт, образующих особый характер духовных взглядов Игнатия: всегда и во всех своих делах Игнатий якобы хранил отпечаток той офицерской жизни, какую вел до обращения, и навсегда остался солдатом из Памплоны.

Что понимается под военной духовностью? Чаще всего, я думаю, эти слова вызывают в воображении духовную жизнь, подчиненную строгой, жесткой, по крайней мере, немного узколобой дисциплине, когда способности души действуют упорядоченно и мерно, «совершая упражнения» по программе, отвечающей подробной теории, исключающей всякую фантазию. Одним словом, духовность казарменную. В этом смысле после всего сказанного мы легко заключим, что нет ничего менее военного, менее казарменного, чем духовность Игнатия, всегда подчиняющая свои методы свободным побуждениям благодати. Это происходит под наблюдением руководителя, но роль его не в том, чтобы все ограничивать рамками жесткой теории, но как раз в том, чтобы применять людские средства сообразно состоянию души и, прежде всего, движениям благодати в ней. Нет ничего менее единообразного, менее «серийного», чем такое руководство.

Слово «военный» может быть также синонимом слова «удалой» и определять духовную жизнь, исполненную кипучего энтузиазма, с яркими униформами и музыкальными парадами. В этом смысле тоже нет ничего менее военного, чем жизнь, которую Игнатий избрал для себя и своих сыновей. Он отбросил все, что в других формах монашеской жизни может бросаться в глаза и вызывать энтузиазм за счет внешности: никакого особого облачения, никакого хора и торжественных церемоний, обычная жизнь достойных священников… Можно было бы даже упрекнуть его в том, что он задумал и завещал своим сыновьям слишком уж неяркую духовную жизнь, недостаточно волнующую, лишенную подобающей поэзии и великолепия.