Рэй Брэдбери - В мгновенье ока (сборник)

А подруги, оставшись вдвоем, смотрели вслед и смеялись до упаду, чтобы потом залиться слезами, и рыдали, чтобы потом рассмеяться, но вдруг лицо Зелды исказилось от испуга, словно рядом прогремел выстрел.

– Что я наделала! – закричала она в панике, ринувшись вперед. – Подождите, я не то сказала, мы не хотели… не исчезайте! Просто удалитесь, чтобы соседи могли выспаться. Но раз в год… слышите? Раз в год, ночью, ровно через двенадцать месяцев и потом каждый год, непременно возвращайтесь сюда, договорились? И не забудьте свой ящик, а уж мы с Беллой – подтверди, Белла! – встретим вас на этом самом месте.

– Во что бы то ни стало!

Ответом было долгое молчание над ступенями, нисходящими в черно-белый немой Лос-Анджелес.

– Как по-твоему, они услышали?

Подруги обратились в слух.

И тут далеко внизу прозвучал едва слышный хлопок, будто очнулось старинное авто, а потом промелькнула какая-то причудливая музыкальная фраза, слышанная в детстве на дневном сеансе. Но и она тут же смолкла.

Через некоторое время они побрели вверх по лестнице, вытирая слезы бумажными носовыми платками. Потом обернулись, чтобы напоследок вглядеться в темноту.

– Знаешь, что я тебе скажу? – произнесла Зелда. – По-моему, они услышали.

Она ждала, пока он завяжет ей глаза шелковой повязкой, но, затягивая узел, он так резко дернул концы платка, что она даже охнула.

– Полегче, Джонни, черт бы тебя побрал, ослабь повязку, а то у меня ничего не выйдет!

– Как скажешь, – легко согласился он, обдав ее резким запахом своего дыхания; между тем зрители уже толпились за канатами ограждения, вечерний бриз теребил купол шатра, а издали доносились призывные звуки шарманки и барабанная дробь.

Сквозь черный шелк она смутно различала мужчин, мальчишек, а кое-где и женщин: зрителей собралось предостаточно, они выложили по десять центов каждый и теперь жаждали увидеть ее пристегнутой к электрическому стулу, с электродами на шее и запястьях.

– Ну вот, – прошептал Джонни, почти невидимый из-за этой повязки. – Так хорошо?

Она не ответила, но пальцы сами собой впились в деревянные подлокотники. В предплечьях и на шее она ощутила биение пульса. За пологом шатра зазывала лез вон из кожи: он надсадно кричал в короткий рупор из папье-маше и лупил тростью по транспаранту, где дрожал на ветру портрет Электры, сидящей в кресле смерти, будто перед обычным чаепитием: соломенные волосы, пронзительные голубые глаза, резко очерченный подбородок.

Когда ее на время ослеплял черный шелк, легче думалось о прошлом, о чем угодно…

Ярмарка переезжала в очередной городок и вскоре опять снималась с места; бурые шатры днем делали глубокий вдох, а ночью выдыхали спертый воздух, когда брезент, шурша, соскальзывал с темных шестов. Что же дальше?

В минувший понедельник этот парень с длинными руками и пытливым раскрасневшимся лицом купил сразу три билета на их вечерние выступления и три раза подряд смотрел, как электрический ток пробивает Электру голубым пламенем; парень стоял прямо у каната и, напружинившись, ловил каждое ее движение, а она, из огня и бледной плоти, возвышалась над ним, сидя на помосте.

Он приходил четыре дня кряду.

– У тебя тут своя публика, Элли, – заметил Джонни на третий вечер.

– Да уж, – отозвалась она.

– Ты, главное дело, не бери в голову, – посоветовал Джонни.

– Ни-ни, – ответила она. – Мне-то что? Не волнуйся.

Как-никак, этот номер она исполняла не первый год. Джонни врубал напряжение, и оно пронизывало ее от лодыжек и до локтей, до самых ушей, тогда он протягивал ей сверкающий меч, она не глядя делала выпад в сторону зрителей, улыбаясь из-под своей полумаски, и людям на плечи и головы сыпались трескучие, плюющиеся искры. На четвертый день она ткнула мечом дальше обычного, в том направлении, где впереди всех стоял, потея от волнения, тот румяный парень. Он резко вскинул руку, словно приготовился поймать лезвие. Голубые искры мостиком устремились к его ладони, но рука не дрогнула и не отстранилась; он схватил огонь пальцами, а потом зажал в кулак и пропустил по запястью, через предплечье внутрь себя.

При свете клинка его глаза вспыхнули синим спиртовым пламенем, а меч своим собственным огнем осветил ее руку, лицо и грудь. Навалившись на канат, парень в молчаливом напряжении потянулся еще дальше. Тогда Джонни закричал: «А ну-ка, все прикоснитесь! Все до единого!» Тогда Электра поводила мечом по воздуху, чтобы каждый мог прикоснуться к лезвию и погладить его рукой; Джонни выругался. Сквозь повязку она заметила жуткое свечение, которое не сходило с румяного лица.

На пятый вечер она не стала касаться пальцев этого парня, а вместо этого щекотала горящим острием его ладонь, царапала и обжигала, пока он не зажмурился.

В ту ночь, закончив выступление, она отправилась на озерную пристань и, даже не оглянувшись, прислушалась и заулыбалась. Озеро дрожало там, где в него впивались опоры. Ярмарочные огни испещрили черную воду неверными, извилистыми дорожками. Под приглушенные вопли колесо обозрения без устали взмывало вверх, а вдали шарманка с надрывом пела «Прекрасный Огайо». Электра замедлила шаги. Она не спеша поставила вперед правую ногу, затем левую и уж только потом остановилась, чтобы обернуться. Рядом мелькнула его тень, и руки заключили ее в объятия. Прошло много времени, прежде чем она слегка отстранилась, разглядела его неомраченное, взволнованное, розовощекое лицо и сказала:

– Да ты, я вижу, опаснее электрического стула!

– А тебя и вправду зовут Электрой? – спросил он.

На следующий вечер, когда сквозь нее побежал ток, она напряглась, вздрогнула и, прикусив губу, застонала. Ноги заходили ходуном, а руки, нащупав подлокотники, стали царапать древесину.

– Что такое? – выкрикнул Джонни, отделенный шелковой повязкой. – В чем дело?

И отключил напряжение.

– Все нормально, – выдохнула она.

Зрители забеспокоились.

– Ничего страшного. Работаем. Давай!

И он дернул рубильник.

Сквозь нее пополз огонь, но она снова, стиснув зубы, откинулась на высокую спинку. Из темноты вырвалось чье-то лицо, а вместе с ним туловище, которое прижалось к ней. Напряжение разразилось треском. Электрический стул остановился, а потом и вовсе умер.

Через миллион миль темноты Джонни протянул ей меч. Ее вялая подрагивающая рука не смогла его удержать. Джонни сделал вторую попытку, и она машинально ткнула клинком глубоко в ночь.

Там, в ревущей темноте, кто-то тронул лезвие. Она представила, как вспыхнули его глаза, как раскрылись губы, когда их разомкнуло напряжением. Его прижало к канату, с силой прижало к канату, он не мог ни вздохнуть, ни закричать, ни отстраниться!