Майкл Маршалл - Один из нас

– Хап Томпсон, – ответил я, слегка сбитый с толку. – Моя клиентка на месте?

– Откуда, мать твою, я знаю, кретин ? – рявкнул голос, и линия разъединилась.

Я немедленно набрал еще раз. Трубку никто не снял. Позвонил телефонистке, и та сказала, что с линией все в порядке, но отказалась назвать мне адрес, по которому установлен телефон.

Я позвонил Квоту. Он сказал, что перезвонит. В течение десяти минут я метался по номеру, горстями пожирая аспирин.

Наконец перезвонил Квот. Телефон находился в зале ожидания первого класса в аэропорту О’Хара в Чикаго.

Тогда я позвонил по второму номеру женщины. Линия молчала. А я потерял сознание.

Когда пришел в себя, был здорово напуган. По двум причинам. Первая – я никогда не терял сознания после сброса, за исключением крохотных провалов сразу же по окончании передачи. Вторая – клиентка меня кинула.

Выписавшись из гостиницы, я помчался по калифорнийскому шоссе SR1 в Лос-Анджелес, где и заперся у себя в квартире. Я запаниковал, когда увидел письмо, подсунутое мне под дверь, но это оказалась записка от моих старых соседей Диккенсов. Приятная молодая пара с тремя детишками из Портленда. С год назад кому-то пришла в голову мысль продать всем образ небывалого развития нашей страны. Была придумана виртуальная семья: родители определенного возраста с такой-то и такой-то биографией, с настоящим и прошлыми местами работы, с детьми определенного пола, возраста, цвета глаз, чьи экзаменационные оценки точно известны. В общем, уникальное семейство. Вокруг нее выстроили целую компанию и, рискуя собственной репутацией, сообщали, насколько больше оно заработало на этой неделе по сравнению с прошлой. Расчет был на то, что никто не сможет ничего опровергнуть. Но вышла лажа. Оказалось, что такая семья действительно существует – Диккенсы. Какой-то чиновник в Статистическом бюро запаниковал и заказал их всех, и с тех пор они перешли на нелегальное положение. В письме Диккенсы написали, что заметили, как кто-то что-то вынюхивает, и решили свалить. Они оставили мне ключи и разрешили пить молоко из их холодильника.

Спрятав приемник в спальне, я провел остаток дня в ванне, где потихоньку набрался. Когда я из нее вылез, уже мог более-менее четко сложить два первых дня из переданного воспоминания. Женщина действительно была в Энсенаде, но одна, и в основном занималась тем, что поглощала «Маргариту» в баре «Хуссонз». Первая ночь прошла сравнительно спокойно, и к полуночи она вернулась туда, где остановилась, – в небольшой занюханный санаторий на берегу, который назывался «Вилла “Попугай”» и находился в полумиле вверх по побережью. Давным-давно я сам здесь останавливался, и уже тогда прошло лет тридцать с поры его расцвета. Напившись на следующую ночь, она чуть не уехала домой с американским моряком. В общем-то, я был рад, что она этого не сделала и вышвырнула его на улицу. Она кричала ему вслед ругательства, пока он торопливо шел по улице, а потом вернулась в бар и пила там до самого закрытия. Никто не знал, как она добралась до номера – сама она этого не помнила. Не лучший отдых в жизни, хотя, должен признаться, у меня случались и похуже.

И не десять лет назад клиентка туда ездила. У нее был с собой органайзер, и она как ненормальная постоянно проверяла почту – даты писем говорили о том, что все это случилось за два дня до того, как она связалась со мной в первый раз. Наконец она получила письмо, которого ждала. Очень короткое. Только адрес. Она вышла из бара, села в машину и уже ранним вечером была в Лос-Анджелесе.

А вот вторая часть воспоминания, та, что касалась убийства на перекрестке, грузилась очень долго. Никогда раньше со мной ничего подобного не происходило. Хотя событие было совсем недавним, воспоминание о нем оказалось сильно искажено и скрыто во тьме. Было похоже, что процесс разрушения начался еще до того, как она решила избавиться от него с моей помощью. При этом я никак не мог понять, почему ей надо было избавиться от воспоминаний об Энсенаде. Когда получаешь чужие воспоминания, это не всегда полная картина того, о чем человек думал в то время. Похоже, за получение информации и ее обработку отвечают разные области мозга, при этом некоторым удается научить часть своего сознания смотреть на происходящее как бы со стороны. Вот все, что я понял о времени, которое она провела в Бахе: там она испытывала иссушающее чувство отчаяния и желания напиться или умереть, смешанные с мрачным воодушевлением. Эмоции не из приятных, но у меня создалось впечатление, что для этой женщины такое было в порядке вещей. Поэтому если она забудет о парочке подобных дней, ничего не изменится. Может быть, эти два дня она готовила себя к тому, что произошло потом – снова и снова проживала какие-то моменты своей жизни и мысленно закаляла себя. Не знаю.

В конце концов я смог вывести приемлемую картину последней ночи, понять, что же там произошло, и узнать ее имя, когда убитый назвал его за мгновение до того, как она его убила. Я рассказал Деку все, что вспомнил, начиная с вида перекрестка и кончая подмигиванием Рэя и количеством выстрелов. Рассказал и об опустошении, с которым она смотрела на труп и перезаряжала пистолет, просто чтобы занять руки.

И о ступоре отчаяния, когда она, убегая, поняла, что ничего не изменилось.

Видимо, Лора Рейнольдс спала: дышала она легко. Пересказав ее воспоминание, я ощутил что-то новое, но не понимал, что именно. Может быть, вину. Я ведь открыл то, что было известно только нам двоим – ей и мне. Раньше я так никогда не поступал. Я всегда очень трепетно относился к конфиденциальности, важной части моей работы. Я всячески отгонял неопределенное чувство, пытаясь от него освободиться. Ведь она тоже намеренно засунула мне в голову информацию, за которую я могу получить пожизненный срок.

Когда я вернулся в комнату, Дек стоял у окна и смотрел на улицу. Небо уже начало светлеть по краям, и машины по производству смога потихонечку разогревались. Нас, по-видимому, ждал жаркий день, если только небесные химики не решат, что сегодня больше подойдет пурга. Работа синоптика в Лос-Анджелесе давно перестала служить объектом насмешек.

Когда Дек заговорил, мне показалось, что он ведет беседу к чему-то конкретному, убирая с дороги ненужные подробности.

– Как ты думаешь, кем были эти парни в костюмах?

– Ни малейшего представления. Но уверен, что не копами.

– Почему?

– Не знаю. Что-то в них было такое. И кроме того, они показались знакомыми.

– Мне многие копы кажутся знакомыми.

– Да, но не так. Понимаешь, это было больше похоже на полузабытое воспоминание.

– Твое?

– По-моему, да.

– А не могли они потом прийти сюда?