Юрий Винничук - Кнайпы Львова

Интересный случай произошел с известным украинским оперным певцом Адамом Дидуром, который останавливался здесь в 30-х годах. «После совместного ужина в отеле «Жорж» мы пошли спать в апартаменты на первом этаже (то есть на втором), — вспоминала Ева Дидушицка, выдающаяся львовская путешественница, автор нескольких книг. — Дидуры (Адам с женой Анелей и дочерьми) занимали почти всю правую часть этажа. И как только мы начали раздеваться, как раздался грохот в дверь и крик Дидура:

— Влодзю! Влодзю! Спрячь меня! Она меня убьет!

Влодзь (муж Евы, Владислав Дидушицкий) открыл дверь, и перепуганный Дидур влетел в комнату.

— Она меня убьет! Бегает за мной со стилетом! Спрячь меня, Влодзю!

Едва успел Дидур скрыться в ванной, как в дверь снова застучали, и раздался голос Анели:

— Я его убить! (она была немка) Убить! Он соблазняет горничную! Уже его нет долгое время!

— Но успокойся, — объяснял мой муж, — вероятно, он вышел прогуляться на свежий воздух. Сейчас найдем.

И Влодзь вышел из комнаты в коридор, взял Анелю под руки и вывел из комнаты на поиски мужа, а мы с Адамом быстренько вниз — в открытую всю ночь ресторацию. Сели себе в «Фильварке» и зовем официанта:

— Подайте нам что-нибудь, но сразу! Такое, что не надо готовить!

Зима, на дворе 20 градусов мороза, два ночи — а официант приносит огромную порцию мороженого!

— Но если я это съем, то не буду петь до конца жизни! — ужаснулся Дидур.

— Должен есть, — сказала я, — а то если придет Анеля и увидит, что мороженое непочатое, то догадается, что я тебя привела сюда минуту назад! И убьет!

И действительно через минуту появляются мой муж с Анелей.

— Видишь, — говорит ей, — наделала такого шума, а они спокойно сидят вместе и едят мороженое!

На это Анеля вдруг бухнулась перед Дидуром на колени:

— Прости! Прости! Я думала, что ты мне изменяешь, а ты самый верный муж на свете!

И, как потом рассказывал Дидур, та поздно начатая ночь была самой пьянящей в его жизни».

Как выглядела эта ресторация в 1920-х годах, можем представить по описанию А. Загаевского:

«Я остановился у входа, присматриваясь к суете портье, который подбегал к фиакрам и автомобилям, открывал и закрывал двери, сгибаясь пополам и снимая шапку, помогал высаживаться, нес зонты и палочки, восклицая:

— О! Уважаемый пан граф! К услугам пана помещика! Ах, ясная пани баронесса! Какая честь! Что пан ординат прикажет? Прошу! Для пана тайного советника двора всегда найдется место!

Через минуту заметил, что я намерен войти, и крикнул:

— А вам чего, пан коллега?

Я объяснил, что меня пригласил дядя, и назвал имя.

— О, это совершенно другое дело, — его поведение мгновенно изменилось, и, открывая передо мной дверь, он добавил: — Пан маршал шляхты уже вернулся и вероятно ждет уважаемого пана.

В половине второго ресторационный зал был уже полон. Издали узнал я усы и бороду дяди. Я протиснулся между столиками и после приветствий семьи сел на предложенное место. Без колебаний я определил публику как помещичью. Ежеминутно кто-то отодвигал кресло и вставал, чтобы поздороваться, мужчины целовали ручки женщинам, угощались папиросами, кричали за пепельницами, разговаривали о мерах поля, озимых и инвентаре. Дамы повязывали салфетки детям, накладывали на тарелки, шпыняли мужчин: «Ох, Влодзю, не много ли куришь?» Молодые графини, одетые в льняные светлые платья и белые чулочки, скрученные под коленями в бублик, склоняли головы над тарелками, стреляя одновременно глазами по сторонам. Дядя развернул меню и стал советовать, что стоит заказать. А на меня вдруг накатила злость на этот искусственный чопорной мир.

— А мамалыги нет?! — воскликнул я с вызовом. — Хочется мне мамалыги с брынзой.

Дядя сник, тетя бросила на меня недовольный взгляд:

— Говори тише. Разве не понимаешь, что тебя могут Вишневецкие услышать?

— Ни Черешневецкие, ни Черемховецкие меня не интересуют, — произнес я, заметив, как некая Вишневечанка (вполне хорошенькая) присматривается ко мне. — Хочу мамалыгу!

Смущенный официант топтался за плечами дяди, теребя меню в руке.

— Если пан маршал позволят, — предложил несмело, — я спрошу на кухне… У них есть мамалыга, правда, для служащих.

Дядя позволил, и через минуту официант принес какую-то желтую глыбу. Но, едва ее попробовав, я отодвинул решительным движением от себя:

— И это, по-вашему, мамалыга? В Бессарабии свинья бы этого не ела! Здесь что, нет ничего в этой ресторации, что можно было бы есть? Я хочу чего-нибудь простого, но хорошо приготовленного. Но с этим, как видим, здесь трудно.

Тетя буркнула:

— Я всегда слышала, что это самая лучшая ресторация.

Ну и вместо мамалыги должен я был выбрать стереотипные кармонадли (телячьи биточки с косточкой) — Львовский ключик для открывания любого аппетита».

В 1938 г. отель стал сценой необычного происшествия. «Мы для рекламы придумывали разные истории, — вспоминал Богдан Чайковский, который с Романом Шухевичем организовал рекламное агентство «ФАМА». — Например, сообщили в польскую и еврейскую прессу, что в 10 часов утра женщина отнимет у себя жизнь, прыгнув с крыши гостиницы «Жорж». И сбрасывали большую куклу с рекламой и фотографировали ее. Так что «ФАМА» стала очень популярна».

В сентябре 1939 г. в кофейне отеля собирались польские писатели и журналисты, которые сбежали перед наступлением немцев. В покое № 31 имел свой кабинет Александр Корнейчук, и сюда приходили к нему на прием. Здесь, как показал в воспоминаниях Вадим Собко, Корнейчук познакомился с Вандой Василевской, которая как раз бежала из Варшавы, а вскоре они поженились.

С 1940 г. «Жоржа» передали «Интуристу». Именно тогда начали во Львов наезжать разные советские деятели и писатели, все они останавливались в этом отеле. Останавливалось много известных советских писателей и артистов: Александр Корнейчук, Петро Панч, Алексей Толстой, Амвросий Бучма, а после войны Остап Вишня.

Как свидетельствуют записные книжки Петра Панча, осенью 1939 г. после появления в отеле советских граждан появилась на спинке крышки унитаза надпись: «На нее садятся, а не встают ногами».

Пожалуй, Максим Рыльский слышал о том, что в «Жорже» останавливался Бальзак. Одной ненастной ночью 1940 г. Рыльский написал здесь жуткий стих: «О, будь ты проклят, черный кофе, похабно не допил тебя Бальзак». Но имел в виду, очевидно, не напиток, а то тяжелое душевное состояние, которое окутывало его в атмосфере львовских ночных арестов, уничтожения и вывоза людей.

В воспоминаниях Анатолия Димарова описано происшествие, которое произошло с ним и с Николаем Жулинским:

«Львовская писательская братия поселила нас в шикарном комфортабельном номере гостиницы «Жорж», построенном еще во времена «той» Польши. Мы с чисто научным интересом исследовали кнопки, которые блестящей строкой спускались над кроватью Жулинского. На кнопках была записана многочисленная обслуга отеля от официантов до горничных. А на последней под кроватью было написано «Bladz».