Андрей Балдин - Московские праздные дни: Метафизический путеводитель по столице и ее календарю

Пьер вступил в круг русского времени день в день с Наполеоном, опередив его ровно на семь лет.

Это довершает картину. Не нужно и вспоминать о том, как на всем протяжении романа Пьер соотносил себя с Наполеоном, сличал числа и масонские знаки, готовясь к покушению на Наполеона. И без этого все сошлось достаточно ясно. Роман «Война и мир» начинается с вторжения Пьера в круг «русского» времени — на пике этого времени, в верхней точке года, что совпадает с традицией вторжения внешнего света в сакральную сферу Москвы. Время раздваивается немедленно (вот они, два лета) и дальше течет в пределах двух календарей, расходясь все более, что завершается масштабным и открытым конфликтом двух полярных миров, войной 1812-го года.

Так рассматривает летний календарь человек Москва , так он настроен. Летний пик для него опасен двоением времени. Это настолько важно для него и для всей Москвы, интуиции его по поводу максимума солнца так обострены, что он полагает этот пункт метафизическим началом разделения Москвы и Европы.

В этом пункте расходятся мир (Москва) и война (Европа).

Так начинается его главный роман.

Что такое исцеление от этого двоения? В чем состоит рецепт, заветное желание Пьера-миротворца? ( Москвотворца : Европа вне его мира и не заслуживает миротворения.) В успокоении Москвы в самой себе. В победе, в достижении заветной единственности на вершине года. Собственно — в июле. В окончательном и бесповоротном выборе своего начала (времени).

Первоначально Толстой предполагал завершить роман летом. В июле 1813 года в Тамбове (стоит еще разобраться, почему именно в Тамбове) у него должны были венчаться одновременно две пары: Пьер и Наташа, Николай и Мария. В этой версии романа все оставались живы, и князь Андрей, и Петя Ростов. Толстой даже хотел назвать роман «Все хорошо, что хорошо кончается», но вовремя одумался.

Та история заканчивалась симметрично: две счастливые пары составляли счастливую июльскую симметрию; по сторонам их оставались две «жертвы», князь Андрей и Софья, добровольно отказавшиеся от своей любви, соответственно к Наташе и Николаю. Эта жертва была необходима в первую очередь для того, чтобы соединились Николай и Мария, от которых должен родиться Лев Толстой. С Софьей все понятно, она просто уступала Николая Марии, с князем Андреем было сложнее: если бы он женился на Наташе Ростовой, то тогда его сестра Мария не могла бы выйти замуж за брата Наташи Николая — такие «перекрестные» браки, когда брат и сестра из одной семьи (Болконских) вступали в брак с сестрой и братом из другой семьи (Ростовых), не допускались церковью.

Позднее Толстой передумал, и столь близкую его сердцу симметричную концовку отменил. Князь Андрей у него погиб, Софья приносила себя в жертву из общехристианских соображений, матримониальных сложностей для соединения Николая и Марии более не существовало. Но даже проектная июльская концовка показательна: так должна успокаивать себя Москва: само-симметрично, в июле, на вершине света (времени).

Народное поверье: чтобы исполнилось заветное желание, нужно в Иванов день перелезть через двенадцать «огородов» (заборов).

Обойти весь циферблат, перелезть через его двенадцать цифр, обнять весь год целиком — только тогда желание твердо будет исполнено.

Заветное желание Москвы — достичь вершины года, перелезть через двенадцать заборов-месяцев. Оно вот-вот исполнится, уже не по европейскому, но по своему собственному календарю, стало быть, можно будет праздновать на вершине года в полную силу. Но именно перед мгновением этого покоя Москва испытывает максимальные муки двоения.

Толстой об этом свидетельствует. Для него это муки начала романа — максимальные, многолетние.

Именно желание уложиться в один неделимый модуль времени влекло Толстого от одного варианта московского романа к другому. Ему нужна была идеальная конфигурация, иначе роман не был бы похож на Москву, не был бы Москвой.

В итоге Толстой выбрал вариант романа-мгновения; модуль мгновения показался ему совершенно убедительным, истинно московским, чудесным. Мгновение было никольским,понятно почему. Также понятно, почему началом романа вышло лето и Иванов день: он симметрично противостоит ночной предродовой декабрьской тьме, представляя максимум света, разрешение Москвы светом.

7 июля — 17 июля

― Июль и Кремль ― О Кремле и колокольне — Царская свадьба — Петр и Феврония — Вершина года — «Я пишу и думаю» — Середины и высоты — Роман-календарь. (Всё Петры) —

Иоанн Креститель в Иванов день завершил «рост света» (колокольней! Иваном Великим в Кремле) — замкнул, точно циркулем, купол года. На вершине, на пологом холме июля Москва царственным образом разлеглась.

Между колокольчиками Пушкина в начале и в конце года помещается в июле Царьколокол и над ним Иванов столп: симметричный, законченный рисунок — звук из точки Рождества вырос летом до колокольного размера, чтобы умалиться к декабрю обратно в точку.

К 7 июля, празднику Ивана Великого трудности летнего двоения Москвы более или менее преодолены.

Начинается настоящее, верховое лето. Облака ходят над головой, собираясь к горизонту стаями. Они многоэтажны, всходят белыми шапками, и от этого небо делается еще выше и просторнее. Стоя где-нибудь на городской вершине, уличном горбе (в Москве их множество, они особенно заметны в июле, как будто столица всходит к небу белыми грибами), — да хотя бы на Смоленке, глядя через реку, или на Швивой горке, о Воробьевых горах, можно наблюдать над Москвой несколько дождей сразу и между ними синее небо.

Нигде не видел я таких облаков, истинно царские — их величества.

Начинается кремлевский сезон. От жары оба слова, июль и Кремль, по идее, мужские, крепкие, в самом деле словно грибы боровики (боровицкие грибы), временами как бы расплываются. Тогда в них слышится окончание женского рода. Сушь, синь.

Блажь: «июль» в этом случае означает катание в парке на карусели. Еще быль. Лень.

Архитектура Кремля строится по собственному закону. Речь не только о Москве — кремлей у нас насыпано немало: Смоленск, Рязань, Нижний, Ростов Великий, луноликая Казань и множество еще неравно ярких точек, дающих представление о России как о некоем дробном, рассеянно светящем пространстве. И всякая из этих дробин — центроустремленная точка тяжести — кремль, фокус собственного пространства.

Кремль есть солнечное сплетение московской (разреженной, подвижной) земли.