Андрей Балдин - Московские праздные дни: Метафизический путеводитель по столице и ее календарю

Это то же испытание счетом, проверка на единственность, та же, исходная метафизическая угроза, которой Москва не терпит. Она в своем центроустремлении склонна к солипсизму. По той же причине она недолюбливает Питер: тот сомневается в ее единственности, оспаривает у нее столичное право, помещает ее в равнодушное пространство, в котором могут быть сколько угодно таких же столиц, как она (как можно?).

И вот подходит пик года, «престол света», на котором должно поместиться ей одной, — и беспокойство Москвы возрастает. Это рискованное для нее время. Положение на макушке года неустойчиво. Еще и календарь со старым и новым счетом времени — во всякой ключевой точке года кто-то непременно начинает сверять часы. Тем более в такой, строго определенной точке — летнего солнцестояния.

Спор о точном времени Москву раздражает.

В Новое время в дни летнего солнцестояния Россия дважды испытала внешние нападения, которые несли угрозу самому ее существованию и, стало быть, вошли в «подсознание» Москвы, отложились в нем в качестве основополагающего пункта, характерной отметины в календаре.

Это были нашествия 1812 и 1941 годов, Наполеона и Гитлера. Оба этих нападения были произведены в одно и тоже время, в один сезон — 22 и 24 июня.

Объяснение этому простое: самый длинный в году день предоставлял нападавшим максимальное время для дневного перехода войск; в июне «устанавливалась» земля, грунтовые дороги после весны и паводка успевали высохнуть и т.п.

Эту-то рациональность и не переносит Москва, эту простоту доводов, это положение, когда никакие рассуждения о ее особенности не действуют, когда ее не защищают ни генерал Мороз, ни матушка Распутица, не остается ни мистики, ни тайны, ни чуда, но только цифры — продолжительность дня, часы и километры. Именно эта арифметика оставляет Москву обнаженной перед внешней угрозой.

Как же после этого ей не бояться арифметики?

Большое солнце июня не только сушит дороги и освещает врагам путь — на этом солнце вся Москва как на ладони: она лишь очередной город в Азии (так считал Наполеон, шедший в Индию), препятствие на пути к каспийской нефти (как считал Гитлер) и богатствам Сибири.

Июньское солнце дезавуирует Москву, и оттого оно вдвойне опасно. Эта угроза (простого, арифметически, количественно толкуемого света) остается в силе. Нашествия 1812 и 1941 годов ее реализовали, закрепили в городской памяти навеки.

Поэтому состояние Москвы на пике солнца, в момент максимального разворота года, празднично и определенно тревожно.

Кирилл (с персидского) — солнце.

В календаре два Кирилла, архиепископа Александрийского и игумена Белозерского.

Москве ближе второй; он из Сергиевой плеяды (северян). Белое озеро строго на север от Москвы: там для нее второе солнце.

У Кирилла от земли сила.

Распускает призраки — несчастия, пожара. Засуха вступает в полную силу, от этого дня деревня начинает бояться, как бы не сгорел урожай.

Если наступала засуха, секли крапиву. Заклинали ее на дождь. Крапива истекала последней влагой, после чего должна была ожечь небеса, чтобы те заплакали, орошая землю слезами. Или высь (небес), обожженная, отступит, и подступит низь, облака с дождем.

На Варнаву не рви траву. Нечистая сила ходит по зеленым ниточкам. Собирается и катается по лугам и полянам, пугает всех подряд. Плачет в колодце детским голосом.

Солнце на зиму, лето на жару.

Скотину изводят слепни и прочие кровососущие твари. Задрав хвосты, она мечется и не слушает людей. Поэтому ее выгоняли пастись в самую рань, а когда солнце начинало печь и оживало летучее воинство, запирали в хлев.

Таких тихих Тихонов в году несколько: созвучие слов слишком заметно; так же все Евтихии тихие. Согласно народным приметам, даже птицы в этот день затихают. И солнце тише идет, и птица в этот день не поет. Природа сосредоточена на внутренних процессах. Пестует сама себя.

На Мануила солнце застаивается в небе. Странный день. По низинам текут туманы, они же молочные реки. Душа мается, и сказка выходит грустная. Мануилу подбираются слова с корнями и смыслом «манить» и «маяться».

Кто-то смотрит в дом зеленым оком. У крыльца встает белая корова. Раздаются голоса, невнятные и печальные. Одна морока.

В водных пределах объявляется однокоренная Маня. (Вариант – Манья .) Манит девушек поглядеть в глубину. Для приманки распускает на воде кувшинки.

Брать их нельзя: Маня схватит за руку. Маня имеет мать — Маниху, старуху с клюкой. Неужели Мануил одним своим именем будит такие фантазии?

Солнце со вчерашнего дня стоит в небе. Текучая вода (ручьи и реки) как будто останавливается. В этот день бабы поминают не пришедших с войны сыновей, мужей и женихов. Матери, вдовы и невесты кричат песни, борются с безвременьем.

Безвременье от переполнения солнцем. По идее, для северян именно теперь наступает райская пора, и должно просить солнце, чтоы оно оставалось в этом положении подольше. Оно и встает; но отчего-то северный человек начинает маяться.

Сегодня, 1 июля, также два Иулиана (Ульяна) и один Юлий. В июле оно и неудивительно. Завтра женский день –Иулиании. Тезки перекликаются, но не сходятся.

Время двоится на макушке года. Ульян и Ульяна встают рядом, но не сходятся в одно. Ульян к Ульяне в лицо не глянет.

У нас она Аграфена. Аграфена-купальница . Как раз перед Иваном Купалой (в водах иорданских). Она вся опутана колдовскими травами, сопровождаема обрядами и прыганием через костер. Сначала это не костер, а безразмерная куча всякой травы, через которую перебегают днем малые дети, а вечером возвращающееся домой стадо. И только ночью разжигают огонь и начинаются взрослые сигания и прыжки. Также устраивается баня, с вениками из душистой зелени.

Сюжет с баней и вениками наводит на мысль, что обряд этот есть некоторый эвфемизм, намекающий на известную ночь любви, которой с 6 на 7 июля предавались язычники славяне. Отмечали максимум солнца изобилием любви.

Еще об Агриппине: Аграфены злые (лютые) коренья. В этот день колдуны запасали свои травы. Ночь с Аграфены на Ивана есть самая колдовская ночь в году.

Она же самая короткая (в старом календаре).