Михаил Лазарев - Три кругосветных путешествия

Не говорю об усердии, с каковым прекрасная племянница консула разливала чаи, умалчиваю об участии ее в наших разговорах, не упоминаю о хозяйственной предусмотрительности, заботливости и ласковом ее обхождении, скажу только, что ее присутствие составляло душу нашего общества и придавало вкус обыкновенному напитку. Гостеприимный хозяин предупреждал желание гостей, предоставляя каждому на волю избирать себе напитки для утоления жажды: один из нас пил чай, другой лимонад, третий вино и сверх того в продолжение вечера некоторые занимались шахматною игрою.

Судя по беспокойству, какое мы претерпели в прошедшую ночь, легко можно представить себе, сколько нуждались в покое. Морфей требовал от нас сугубой жертвы воздаяния, а обязанность гостей предписывала нам свои законы. Впрочем, хозяин и здесь показал свою предусмотрительность: в 10 часов велел приготовить для нас травяные постели, сам принимая в том заботливое участие, и до тех пор не уснул, пока мы не успокоились. Вот пример гостеприимства!

Высокие горы Маниоки замедляют восход солнца, но отраженные от одной из оных яркие лучи сего светила рано проникли к спящим путешественникам; улыбающаяся природа вызывала нас к наслаждению ее прелестями, и мы отозвались на глас ее приятным пробуждением. Одни из нашей партии пустились на охоту, другие обратились к купальне, а иные, в том числе и я, ходили по усадьбе без всякой цели, рассуждая о различии климатов и о влиянии оных на успехи просвещения. Я утверждал, что теплота бразильская чрезмерно расширяет тонкую плеву кожи, обнаруживает, так сказать окончание нервов, расслабляет человеческий организм и притупляет раздражительность; по мере же слабых ощущений ослабевает воображение, вкус, чувствительность и проч.

Дальнейшее рассуждение прервано было звоном колокола [231], зовущим к чаю. По возвращении в дом мы увидели, что одних только нас недоставало. За чаем одни хвастались своею добычею, другие выхваляли прохладные воды, а мы прославляли прелестное утро, предвозвещающее благоприятный день; между тем неутомимый хозяин вновь предложил нам прогулку в плантацию, повел нас по другой тропинке, проложенной на отлогость горы, прилежащей к плантации. Не столько крутизна оной, сколько солнечный зной затруднял путь наш; один г. Лангсдорф не чувствовал усталости, бежа подобно лани впереди нас, между тем как мы едва дышали и едва переставляли ноги. На половине отлогости он остановился и показал нам два дерева, года два на сем месте лежащие, на коих мы в продолжение рассказа его об оных сидели и едва могли говорить от усталости. Отсюда видна была вся усадьба консула и вся отлогость горы, которую владелец, найдя способною для плантации, трудами негров очистил и насадил кофейными, изредка уже зеленеющимися, деревьями. Отдохнув и обозрев окрестности поместья, мы пустились к реке для утоления жажды, а как солнце в сие время достигло уже самой большей высоты, то за лучшее почли укрыться от зноя в доме помещика.

Не в одной только усадьбе консула можно насладиться приятным рассматриванием произведений природы, но и в самом доме его много находится редкостей, а именно: собрание насекомых, млекопитающих, птиц и гербариум, свидетели неусыпных занятий и обширных сведений его в натуральной истории. Собрание насекомых, хотя немногосложно, но достойно особенного любопытства, млекопитающие и птицы удивительны, а гербариум в своем роде единственный.

Сие собрание, плод токмо четырехмесячного путешествия по Бразилии, предпринятого консулом в исходе прошедшего года, и потому не отличается ни обширностью, ни богатством; прежние же плоды трудов своих по части натуральной истории г. Лангсдорф за год перед сим отправил в Европу. Библиотека состоит из книг, отборных по всем отраслям наук, жаль только, что она расположена в разных комнатах.

Дом консула необширен, но довольно вместителен и чист; архитектура оного проста, но приятна; расположение сообразно климату и хозяйственным выгодам; для каждого из живущих особая комната, коих восемь; зала соразмерна со зданием, но мала для генерального консула; окна закрываются ставнями, а рам и стекол нет, да и ненужно. В два часа пополудни позвали нас к обеду; кушанья было много и каждое приуготовлено по-европейски. Во время стола, по предложению хозяина, пили здравие императора Александра Павловича при 21-м выстреле из фальконетов; после того пили здравие наших капитанов, консула Лангсдорфа и проч.; вина были простые, но лучшей доброты. Обед продолжался до самого вечера, который застал нас с чашею в руках и в самых приятных разговорах, на чистосердечной откровенности основанных и известных более чувствительным путешественникам, нежели жителям большего света. Желая воспользоваться сумерками, мы ходили в плантацию и освежились в купальне. Кофейные деревья в это время были иллюминованы неподражаемым светом порхающих фосфорических бабочек и других насекомых, что составляло великолепное торжество природы.

Г. Лангсдорф забавлял нас плясками и песнями негров. На площади перед домом составили из дров пирамидальный костер, который в сумерки зажгли, и негры при сем освещении веселились по-своему. При первом взгляде на их пляску можно подумать, что это собрание веселящихся демонов; к таковой мысли немало содействовали черные лица и маленькие сверкающие глаза негров, а более пронзительный голос и необыкновенные их кривлянья.

Песни негров были на португальском языке, который они искажали своим произношением; в напевах отпечатан их первоначальный образ жизни и идолопоклонство. Пляска чрезвычайно отвратительна; прежде начатия оной все становятся в кружок, потом один выходит на средину и начинает петь и плясать, а другие присоединяют свои голоса по окончании куплета; между тем пляшущий старается неприметным образом подбежать к одному из стоящих в кругу и коленами своими сбивает его с места, которое потом сам занимает, а побежденный выходит на средину и то же делает; продолжают все попеременно, и в том состоит вся пляска, другие приемы им неизвестны; а посему кто хочет иметь понятие о пляске негров, тому стоит только взглянуть на оную – и довольно. Вместо музыки негры употребляют отрубок толстого дерева, внутри выдолбленный и с одного конца обтянутый телячьею кожею, по которой один ударяет кулаками, а другой, держа в руках маленькую корневую корзину, наполненную небольшими камешками, бьет по оной руками, от чего происходит несносный скрежет, и тем увеличивается звук музыки и визг негров.

Из проворства, легкости и разнообразных кривляний негров можно заключить о гибкости их членов и крепости мышц, а судя по их свежему и веселому виду, невозможно сомневаться, что г. Лангсдорф их хорошо содержит; он имеет 30 негров и 6 негритянок, каждому и каждой из них выдает рубашки и другое платье сообразно с климатом и снабжает обувью; в пищу производит маниок с фасолью и сушеное мясо, что составляет для них лакомое продовольствие; для помещения их выстроены порядочные избы; для женатых особые, а холостые живут по несколько человек в одной. Работа их состоит в очищении плантации и других ручных упражнениях, от коих в праздничные и воскресные дни дается свобода и владелец посылает их в церковь, которая, к сожалению, отстоит от Маниоки в восьми верстах. Наказания неграм г. Лангсдорф назначает по мере преступления самые умеренные и старается другими способами привести виновного в раскаяние; отличившихся поведением и усердных награждает выдачею малого количества денег и лучшею одеждою. Одним словом, консул обходится со своими неграми как отец с детьми и слывет за то антиком у других владельцев, которые, сколько мне известно, поступают с невольниками хуже, нежели со скотом, не выдают им одежды, кормят одним маниоком, не устраивают для них ни изб, ни сараев, кроме шалашей из древесных ветвей, гоняют на работу ежедневно, даже и в годовые праздники, а наказания за малейшие преступления назначают самые жестокие, отчего негры у них тощи, угрюмы и свирепы.