Дмитрий Губин - Вне России

Здесь вообще не переделывают природу человека, а если и борются, то лишь с крайними ее проявлениями. Понимают, например, что люди пьют и будут пить. Или что девочки с рабочих окраин будут рано взрослеть. Но не бьются в истерике, а предлагают девочкам начиная с 13-летнего возраста пройти бесплатную 3-летнюю стерилизацию, вживляя под кожу имплантат, и даже не спрашивая согласия родителей.

И почему-то эти неборьба, доверие к людям и к врачующей силе времени мне кажется верной. А борьба «серьезных» людей с попсой, комиксами, с пивом – глупой. Хотя бы потому, что борьба превращает людей во врагов безо всякого шанса на переход из лагеря в лагерь.

Впрочем, на этой точке зрения я не настаиваю. Жизнь в Англии располагает к толерантности. Может быть, потому, что последний раз королю здесь отрубали голову за 268 лет до того, как в России последний раз расстреливали императора. Это достаточный срок, чтобы понять, что в мире не одна, а множество правд. Ну, хочется кому-то считать, что вода из лужи есть напиток мужчин, поскольку пить ее противно, а последствия брутальны, – welcome.

И еще об одной вещи: о популярном в России убеждении, что размер живота и количество выпитого пива взаимосвязаны. Дело в том, что пивопьющие англичане – нация худощавых мужчин. И русского туриста я отличаю в толпе даже не по напряженному от незнания языка взгляду, а по свешивающемуся через ремень пузу.

То есть, как минимум, пузатость не связана с пивным потреблением напрямую.

2004 Comment

Три вещи вдогонку.

Первое: англичане в пересчете на чистый спирт пьют столько же, сколько и русские (в 2004 году, по данным ВОЗ, две нации выдували соответственно 10,39 л и 10,58 л чистого алкоголя на человека старше 15 лет. В 2011 появились раздельные данные по легально и нелегально употребленному алкоголю: по выпитому легальному англичане даже опережали Россию: 11,76 л против 11,03 л. Зато на нелегальном рынке англичане разгромно проигрывали: 1,7 л против 4,73 л).

Второе: дискуссия о времени закрытия пабов в Великобритании завершилась, причем очень по-британски. Local councils, выборным местным советам, дали самим возможность решать, до которого часа пабам на их территории работать.

2012

Tags: В утробе «Сэлфриджиз» как Иона в чреве кита. – «Лондонская муха», кроссовки с галстуком и волосы дыбом. – Чопорность, которую они потеряли.

Шесть лет назад я бежал, подобно лермонтовскому Гаруну, из лондонского универмага Selfridges.

«Сэлфриджиз» – большой универсальный магазин на торговой Оксфорд-стрит, не из дешевых. В Хельсинки ему аналогом будет «Стокманн», а в Москве – пожалуй, что ЦУМ.

Меня в Selfridges подавили своим величием продавцы.

Роскошные, как «Титаники»; одетые, как денди; выглядящие, как принцы крови, они одним видом дали понять, что не с этого крыльца мне, в клетчатой ковбойке, заходить в их храм.

И летел я по эскалатору вниз кувырком.

Добавлю, что за день до этого меня не пустили в ночной клуб «Париж» на Пикадилли по причине несоответствия дресс-коду.

– Знаете, сэр, – сказал на входе роскошный черный парень в смокинге и рубашке с ослепительно пенящимся жабо, – в Лондоне после шести коричневые ботинки не носят.

– В настоящем Париже, сэр, – робко квакнул я, – меня бы в любой клуб пустили босиком.

– Вы в Лондоне, сэр! – ответствовало с улыбкой в 64 зуба черно-белое чудовище, и я проводил остатки лондонских дней с ощущением бедного родственника на дядином обеде. Наматывая на ус, что настоящий джентльмен должен костюм шить, а не покупать, что на приличных пиджаках петлички на рукавах настоящие, прорезные (отчего одна пуговица может быть не застегнута), что клинышек в разрезе манжет рубашки называется «листвицей», и что в знаменитом среди джентльменов торговом доме Pink она бывает розового цвета.

После Selfridges ни одна сила мира не заставила бы меня зайти в еще более дорогой и знаменитый, пылающий в ночи всеми огнями святого Эльма, универмаг «Хэрродз».

Так вот, спустя шесть лет я решил расстаться с былыми страхами и повторить прежний маршрут. Правда, что-то смутно указывало, что его за это время изрядно затоптали.

Теперь менеджер моего банка носил стрижку типа «стога разметало гранатой» и тату на шее. Бывшую электростанцию в Саутворк соединили стеклянным мостом с собором Святого Петра, выпотрошили начинку и устроили галерею Тэйт-модерн: я лежал на полу в машинном зале под выложенном зеркалами потолком, под гигантским искусственным солнцем, в дыму струящегося газа, и вместе с другими выкладывал из тел буквы и слова. В деловом Сити туда-сюда сновал народ в синих костюмах, галстуках и сине-желто-рыжих кроссовках. Строгий 501-й темно-синий «ливайс» носил во всем Лондоне, похоже, я один: лондонские магазины иных джинсов, кроме как предварительно стиранных и рваных, не предлагали.

О Господи, клуб «Париж» закрылся, о нем никто и не помнил! Ночная тусовка из центра, Вест-Энда и Ковент-Гарден вообще перебралась в железнодорожный, промышленный, дешевый Ист-Энд, зажигая между брандмауэров с граффити, бангладешских лавчонок и подозрительных химчисток с объявлениями на арабском.

Внутренне леденея, я зашел в Selfridges. Играли драм-энд-бэйс и немножко брэйк-бит. На этаже одежды для джентльменов висели классные желтые батники в офигенных синих и красных тюльпанах. Рядом приплясывал черный продавец. Я вздрогнул. На секунду показалось – тот самый, из «Парижа». В том отделе, где я когда-то покупал классические черные ботинки с отстроченным мыском, до сих вызывающие завистливые взгляды в России, возвышался Монблан прогрессивных сочетаний кислотного розового с желтым и зеленого с красным. Мне лично понравились башмаки от London Fly, «Лондонской Мухи» с носком, разрезанным пополам: отдельно для большого пальца и остальной стопы. Wow.

Странное что-то приходило на ум. Незадолго до отлета в Лондон мы с приятелем были на модной московской вечеринке. Играл джаз, гуляли девушки в умопомрачительных платьях, официанты разносили бутерброды-канапе. Рядом с нами выпивал и закусывал ухоженный господин лет пятидесяти в очень хорошем костюме и с серьгой в ухе.

– Не понимаю, – наклонился ко мне мой приятель, – либо он уже такой босс, что вообще все может позволить. Либо какой-то недоделанный.