Дмитрий Губин - Вне России

Сегодня же после обычного обеда (шмат мяса на углях, сплошное блаженство) поехали смотреть пристань, с которой завтра загружаться на паром: собственно, от пристани на макушку Коли ведет тот самый кресельный подъемник. Поднялись, я горным козлом скакал по хребту (внизу – озеро, на озере – паром, под ногами – граниты, вокруг – облака), испытывая все то же странное чувство, о котором уже писал: будто сейчас сотворяется мир. Познакомились с бэк-пэкерами, студентами из Хельсинки, они как-то странно кивнули: да, мир сотворен здесь. Я переспросил, они откликнулись:

– Вы слышали про «Калевалу»? В общем-то, это тут. Карелия, центр мира.

Я, признаться, разинул рот, силясь вспомнить сюжет, но на ум приходило лишь имя Лемминкяйнена, этого карельского Кухулина и Ильи Муромца, которого, если не ошибаюсь, убили, расчленили, утопили, а мать выловила сына в реке по кусочкам; он ожил.

4.

О, дорогой мой! О!

Не знаю, что каков шестичасовой сплав на плотах, но и четырехчасовая прогулка на моторной лодке – это вещь.

Впрочем, извини, снова с отступлений. Паром, везущий нас из Коли в Лиексу, оказался морским (и это на озере, откуда до Балтики четыре сотни верст сушей!) С идеально опереточным бородатым капитаном, бархатными шторами и финской музыкой 50-х типа ум-ца-ца. Отчего Митя немедленно объявил окружающую действительность «пошлятиной», и надулся, как спелая тыква.

Однако его настроение переменилось, когда по прибытии нас облачили в резиновые доспехи типа химзащиты, отчего мы все – человек, наверное, 20, позарившихся на карельский обед – выглядели, как взвод карателей, намеренных выкурить фосгеном партизан.

Дальше, понятно, поскользили по глади такой красоты, широты и чистоты, что Митя, перекрикивая шум мотора, не переставал издеваться: «Ну что? Опять? Красота неземная?» – пока мы не влетели в пороги, появившиеся, как партизаны перед полицаями. На носу нашей довольно большой лодки сидел мальчик, из числа белобрысых финских херувимов. Так вот, когда мы нырнули в водопад, дите просто смыло волной – я поймал его в воздухе, и мы, облитые с головы до пят, являли скульптурную группу из берлинского Трептов-парка: типа, «воин-освободитель». И началось: лодка черпала воды полным бортом, очки и камера заливалась, херувим парил над водами, Митя гомерически хохотал – как школьник, упившийся кока-колы.

Кстати, и «карельский обед» оказался тоже аттракционом – только психологического толка. Представь себе остров с идеальным лесом (и идеально стерильным сортиром в лесу), а на его берегу – чум-вигвам. В вигваме костер, у костра 17 промокших финнов и 3 таких же русских, все жарят на огне сосиски на прутиках (помнишь, мы так в пионерлагере жарили хлеб?), а старик-финн ведет неспешный рассказ, прерываемый сочувственным «йо! йо!» – должно, о зимней кампании 1939-го. Или о Лемминкяйнене. И ты отчего-то прекрасно все понимаешь, йо… Полчаса в трансе у огня. А потом выясняется, что обед – это не сосиски, а запеченный в костре в глиняных сковородах лосось, плюс всякие там обожаемые Тимой шанежки и щучья икра со сметаной и луком – Митя уплетал за обе щеки. Правда, вкусно.

Перед обратным паромом успели заскочить в местный музей карельского быта (среди изб пасутся овечки и прыгают кролики). Тут, знаешь, на любом хуторе для привлечения туриста непременно устроен музейчик: где – почтовых рожков, где – тележных колес. Так вот, в карельской деревне я испытал катарсис. Правда!

5.

Ха-ха!

Но ты себе и представить не можешь, что такое – лососевое сафари, описание катарсиса подождет!

Хутор обещанного Анти располагался на краю васнецовско-билибинского леса, в тяжелых лапах елей. Сходство усиливал частокол с насаженными черепами исполинских лососей – не сомневаюсь, что в полночь глазницы их загорались мрачным огнем. А сам Анти оказался эдаким сиволапым мужиком, не говорившим не только по-английски, но и по-фински. Во всяком случае, за 3 часа мы услышали от него 4 слова: Antti (тык пальцем в себя), kala (рыба), iso (большая), pieni (маленькая). Когда Анти привел нас берег с очевидным намерением плыть на лодке, мы раззявили рты. Никаких лодок там не было, не считая одной, затопленной. Из сарайчика на берегу наш Сусанин достал новенький движок Yamaha, спасательные жилеты, затем перевернул утопленницу, вылил воду, заткнул дырку в днище промасленной тряпицей, приладил мотор и жестом пригласил садиться. Глаза Тамары стали белесы, как февральская тундра, но Митя повизгивал, предчувствуя приключение. Тима сдалась. И мы, дорогой мой, не понеслись, не полетели – мы на челне убогого чухонца телепортировались на середину озера со всеми своими спиннингами.

Далеко, с севера, надвигалась тяжелая гроза. Мы кидали блесны (впустую). Анти таскал одного за другим окуньков посредством лески с крючком, намотанной прямо на палец. Когда гром грянул над нами, ливень стукнул в корму, а радуга встала в полнеба, мы телепортировались обратно к хутору, где посредством нехитрых товарно-денежных отношений одну iso kala типа лосось получили в собственность. И теперь рыбина корчится на углях, а мы нервно смеемся, вспоминая тряпицу в дырке…

Что же до вчерашнего музея – я ведь обещал про просветление. Так вот: потрясло то, что финский быт в конце 1930-х был нищ, как до революции совсем уж убогое село под Смоленском, с крытыми соломой хатами (я такие видел на старых фото). Полати для ночлега вповалку, топка по-черному. А на обратном пути на пароме (который, кстати, оказался ретро-паромом, отсюда и ум-ца-ца, и бархатные бомбошки на шторах) я смотрел финские фотоальбомы, как наши прадедушки смотрели волшебный фонарь с движущимися картинками.

Представь, Финляндия еще в 40-х была абсолютно нища, а до середины 60-х на снимках мало отличалась от СССР: стриженые под «бобрик» лапсики таращат глаза на осмотре у врача в сельском детском саду. Но с конца 60-х пейзаж меняется: вот появляется частная гостиничка, вот подъемничек, вот у частной заправки улыбающаяся пара на Volvo. Ни у кого в Финляндии не было достаточно денег, и они осваивали свой край медленно, нежно и вскладчину. Вот коттеджный поселочек, вот новый горнолыжный спуск, вот появилось его освещение ночью (а мы тогда в СССР гордились исключительно бомбой и космосом). Вот еще лица с вытаращенными глазами, а вот уже европейские.

Ты, кстати, спрашивал, много ли сегодня горнолыжных курортов в Финляндии – так вот, милый мой, 80 штук. И это при равнинном рельефе и населении в 5 миллионов. А летом лыжные курорты превращаются в ту штуку, которую я тебе день за днем описываю: в северный рай, куда многие едут, потому как – недорогой «низкий» сезон.