Маргрит Стин - Отверженный дух

— Скажите, вы ненавидели Льюисов… так же, как я?

Вопрос застал меня врасплох. Я заговорил смущенно о том, что они, в общем-то всегда были очень добры ко мне, и заслужил косой презрительный взгляд.

— Они не добры были, а… чудовищны! — Вайолет откинулась в кресле, скрестив изящные пальцы. — Просто чудовищны, другого слова не подберу. Есть ли смысл притворяться сейчас — и что от этого изменится? Даже эта их доброта была как-то насквозь порочна. Не лукавьте: думаю, вы даже тогда кое-что вокруг себя все-таки замечали.

— Они действительно были очень стеснены в средствах?

— Что вы, — она презрительно фыркнула, — весь этот нищенский спектакль разыгрывался исключительно ради сына; точнее, ради того, чтобы получше подцепить его на крючок. Они ведь и мысли не могли допустить, что придет время, когда он уйдет от них — в Хартон, в Оксфорд, к новым друзьям, вроде вас, а там и к новой, свободной жизни. Вот и приготовили для него этот дьявольски хитрый двойной капкан: с одной стороны — бесстыдная игра на сыновьих чувствах, с другой — непрерывное нагнетание чувства долга.

Я заметил, что Льюисы — народ простой, могли и не осознавать всей опасности такого своего обращения с сыном. Вайолет снисходительно отмахнулась.

— Ну уж, чтобы Мэри этого не понимала, — никогда не поверю. Зря мы, что ли, психологию в колледже изучали? Даже я не раз потом с благодарностью вспоминала те уроки. В чем-то вы правы: девчонки невротически зависели от матери, на все смотрели ее глазами. Бедные дурочки: они и не подозревали, что в основе родительского конфликта — всего лишь борьба за безраздельное пользование любимым сыночком!

Мне, признаться, никогда прежде мысль эта не приходила в голову. Вайолет помолчала, собираясь с мыслями.

— Лицемерие в доме Льисов разрослось до невообразимых масштабов. Людям рациональным, вроде нас с вами, просто не дано постичь всю его глубину. Такой порок не виден невооруженному глазу: он живет внутри — вросшим, всепожирающим червем. Они и сами, наверное, ужаснулись бы, если бы только смогли взглянуть на себя со стороны. Арнольд, к счастью, проявил невосприимчивость к этой врожденной болезни, его иммунитетом была природная доброта, но именно она его в конце концов и сгубила… Вам, может быть, кажется, будто я слишком сгущаю краски? Ничуть. Больше ничего и не связывало чету Льюисов: только этот гадкий червь взаимной ревности, невидимый им самим, — червь, который выел из родительской любви все человеческое, все живое.

— И вы всегда знали об этом? — я вспомнил о том, с каким уважением Арнольд всегда отзывался об уме Вайолет Эндрюс.

— Догадывалась. У миссис Льюис и ее верных девочек метод был прост: заарканить любимчика узами его же сыновьей любви. Ведь это элементарно: заставить на каждом шагу страдать человека, для которого нет ничего мучительнее, чем боль, причиненная близким. Но мистер Льюис — тот был хитрец: вот кто здесь главный злодей-то!

И снова с отвращением вспомнил я тошнотворно услужливого, яркоглазого человека, повсюду следовавшего за нами по пятам.

— При всей своей заурядности, кое в чем он был поразительно умен. Образования у него, конечно, не было: все свои способности Арнольд унаследовал от матери. Котхэмы, должна заметить, достаточно древняя фамилия: ни один состав городского магистрата с самого начала позапрошлого века без Котхэма, насколько я знаю, не обходился.

Я вспомнил, как Арнольд рассказывал мне о том, что мистер Льюис чуть ли не выкрал свою будущую супругу.

— Романтическая сказочка, как раз на него и рассчитанная. Безусловно, Котхэмы не пришли в большой восторг от выбора дочери, но, признаться, ни о каких более значительных их успехах на этом поприще мне слышать не приходилось. Боюсь, род Котхэмов теперь вообще прекратил уже существование. Есть, говорят, какой-то Котхэм Корт в десяти милях по ту сторону Блонфилда, но там теперь нечто вроде шахтерского профилактория. Городской же особняк Котхэмов — тот самый, в котором прошло детство миссис Льюис, — окончательно приобрел общественный статус: теперь помещения в нем арендуют всякие организации, вроде этого ОПИ…

— ОПИ? — Я смутно вспомнил о давнем предшественнике сегодняшней десятицентовой лавки; он назвался ОПКИ.

— Общество психических исследований. Мистер Льюис, как вы знаете, был большим поклонником спиритизма. Ну а миссис Льюис, как дама истинно образованная и невежественная, испытывала к подобным вещам суеверный ужас, который передала, естественно, и дочерям. Несколько раз я заходила к ним из любопытства: поверьте, все там было абсолютно безобидно и неубедительно. Собираются какие-то люди, зачитывают вслух газетные сообщения, делятся каким-то своим опытом, весьма сомнительного порядка, и приглашают иногда медиума, который специально для них принимает послания от духов, — словом, муть какая-то. Но для Льюиса-старшего это стало второй религией. Он меня изо всех сил хотел сначала туда затащить, но я пару раз пошутила как-то неудачно, и его этим очень обидела. Потом пришлось пожалеть об этом — когда оказалось, что Арнольд тоже является членом кружка. Я стала просить его, уверять в том, что мое отношение очень ко всему изменилось, но — мистер Льюис только головкой покачивал, да улыбался с лукавинкой: ну, вы-то знаете эту его усмешку. Они там устроили себе нечто вроде тайной ложи: для вступления нужно было собрать рекомендации и характеристики, затем пройти собеседование — стало ясно, что путь мне туда заказан. Мистер Льюис занимал у них какой-то важный пост; уж он-то позаботился бы о том, чтобы меня как-нибудь «провалить»… или — не знаю уж, как это у них называется.

— Вот, оказывается, откуда у Арнольда этот интерес к оккультизму, — заметил я.

— Интерес этот и был главным камнем преткновения в семье. Папаша, правда, доулыбался: в один прекрасный день сынок по простоте душевной проговорился, и в доме началась дикая истерика. Но — нашла коса на камень: Арнольд умел настоять на своем, особенно когда убеждался, что интересы его ущемляются без всяких причин. Если что и унаследовал он от отца, так это завидное упрямство.

— Мистер Льюис, конечно, всячески поддерживал его в этом увлечении?

— Еще бы; только не ради увлечения как такового. Папа Льюис рассудил очень верно: здесь, в этом закрытом тайном обществе, куда не ступит нога соперничающей группировки, сын находится в полной его власти. И вот представьте: что ни вечер, то наша парочка тайком сбегает на свои сеансы; оттуда — в диком возбуждении — идет домой, ну а там — скандал, слезливые упреки. Если учесть еще, что в колледже Арнольд работал как сумасшедший, то все становится на свои места: несомненно, все эти приступы бешенства, безумные пляски и прочее — прямое следствие нервного перенапряжения. Льюисам сын был нужен как разменная карта в семейных играх: о самом мальчике никто и не думал.