Берды Кербабаев - Айсолтан из страны белого золота

Груды уже снятых дынь и арбузов округлыми желто-зелеными холмами высятся над бахчой. Трехтонная машина, доверху нагруженная большими спелыми дынями, выезжает на дорогу, поднимая облака пыли.

У края бахчи громоздится гора арбузных корок. Женщины, засучив рукава, подкладывают колючку под огромные котлы, — в котлах варится арбузная патока. Под легкой, ноздреватой пеной патока тяжело бурлит, издавая пыхтящее «парс-ларс». Пена нежно розовеет, и над котлами стоит сладкий аромат.

Пожилые колхозники и колхозницы, сидя на корточках, разрезают на тонкие дольки предназначенные для сушки дыни, раскладывают эти дольки рядами. Те дольки, что уже выпустили из себя сок, переворачивают на другую сторону, потом свивают в длинные жгуты и сваливают на невысокие навесы. Большие желтовато-коричневые груды похожи издали на дремлющих слонов. Золотой загустевший сок стекает с них тяжелыми каплями.

Айсолтан идет дальше. Она входит в колхозный сад, и ее сразу охватывает прохлада. Ровными, строгими рядами стоят здесь плодовые деревья, меж ними разбиты прямые, как полет стрелы, дорожки, которые теряются порой в густой траве. Спелые осенние яблоки, продолговатые и круглые, гнут своей тяжестью к земле длинные гибкие ветви. Розовато-желтые, зеленые и светлокоричневые груши, выгнутые, как сувкяди [1] Сувкяди — высушенная пустая тыква, употребляемая как посуда для воды. , проглядывают в отливающей серебром листве. Золотистая айва горделиво поблескивает на солнце кожицей, словно хочет сказать, что ей не страшны осенние заморозки. Абрикосовые деревья, которые уже отдали свои плоды человеку в пору летнего зноя, замерли в величавом покое. Молодые гранатовые и инжирные деревья, еще не приносившие плодов, похожи на тонконогих подростков, которые только вступают в пору зрелости. Виноградник захватил несколько гектаров земли. Под зелеными, а кое-где уже пожелтевшими листьями тяжелые лиловато-черные и прозрачно-зеленые гроздья япрака, гелинбармака, тербаша и караузюма свисают почти до самой земли. И повсюду в открытых ящиках, осторожно срезанные и уложенные заботливой рукой, лежат яблоки, груши, виноград, готовые к далекому пути.

Бахчи, плодовый сад, виноградник — все, что видит вокруг себя Айсолтан, наполняет ее сердце ликованием. Вскинув руки, словно желая обнять эту землю, она восклицает:

— Наша земля, как золото! В старинных книгах восхваляли райские сады. Я не думаю, чтобы они были прекраснее наших.

Айсолтан снова, любуясь, окидывает взглядом сад и замечает, что трава под деревьями уже начинает блекнуть. Девушку охватывает раздумье:

«Ах, если бы только у нас было побольше воды, какие бы плоды взрастила эта земля! Вода… Как жаль, что мы еще до сих пор не можем досыта напоить нашу землю! Неужели желание моего сердца так никогда и не исполнится? Неужели я не пущу на наше поле столько воды, сколько нужно, чтобы утолить его жажду? Бегенч, секретарь комсомольской организации, сам обходит колхозные поля, чтобы ни одна капля воды не пропала даром. Бегенч молодец, но воды у нас все-таки нехватает. Если бы мы могли лучше напоить водой наше поле, то с каждого гектара мое звено собрало бы в этом году семьдесят пять центнеров хлопка. Почему, почему у нас мало воды? Почему наша земля вечно должна томиться от жажды? Почему благодатные воды Аму-Дарьи не напоят наших полей?»

Айсолтан верила, что капризные воды Аму-Дарьи, подчинить которые мечтали еще деды и прадеды, будут покорены советскими людьми. И она с великим нетерпением ждала эту воду. Айсолтан знала, что осуществлению грандиозного плана помешала война, знала, что там, где прошел огонь войны, города и села превращены в пепелища, и страна напрягает все силы, чтобы снова дать жизнь этим селам и городам; она понимала, что в четыре года не так легко восстановить то, что было разрушено дотла. Однако, все еще не видя на полях обильных аму-дарьинских вод, девушка невольно грустила, забывая порой, что говорит пословица: «Ребенок торопится, а тутовник поспевает в свой срок».

Айсолтан чувствует, что у нее теперь две заботы, две думы на сердце. Одна дума была с ней всегда, она никогда ее не покидала: это дума о воде. Теперь к этой думе присоединилась еще другая — о Бегенче. И Айсолтан говорит себе:

«Верю я, верю в то, что великая партия большевиков и могучая советская власть, которые так высоко поставили мой народ и меня, исполнят мечту моего народа, мою мечту — приведут обильные воды на наши поля! А вторая моя мечта… Это уж наше с Бегенчем дело!»

Когда Айсолтан подходит к колхозной ферме, красное, круглое, как решето, солнце катится почти над самой землей. Свежеет, и Айсолтан полной грудью вдыхает прохладу. Птицы хлопотливо щебечут, устраиваясь на ночлег в ветвях раскидистого дерева, которое перебросило через дорогу свою длинную тень. Со стороны поля несется протяжное мычание: большие пестрые коровы, стуча копытами и размахивая хвостами, возвращаются домой с пастбищ.

Айсолтан заходит на двор конефермы. Породистые гладкобедрые кобылицы, распушив длинные блестящие хвосты и чутко насторожив маленькие уши, смотрят в ее сторону. Длинноногие жеребята, подобно джейранам, играют и резвятся на просторном дворе, гоняясь друг за другом. Скаковые кони, пофыркивая, перебирают ногами, словно танцуют в своих чисто выметенных стойлах. Краса колхозной конефермы — гнедой конь Лачин, выгнув дугой шею, бьет копытом в землю, словно угрожая другим коням. Гладкие, крутые бока и куполообразный круп его лоснятся и блестят, словно покрытые позолотой. На выпуклой груди играют мускулы; она так широка, что между передними ногами коня может пройти человек в шубе. Во всем этом коне, даже в его острых настороженных ушах, в маленькой голове с белой отметиной на лбу, в блестящих, влажных глазах, чувствуется необыкновенная сила. Этот конь-семилеток ласков, как двухгодовалый жеребенок, и сказочно красив.

Тот, кто приходит полюбоваться на Лачина, стоит как очарованный, и долго не может отвести от него взора. На прошлогодних республиканских скачках он завоевал первенство. Теперь его снова готовят к скачкам и в сентябре увезут в Ашхабад. Конь Лачин любимец Айсолтан. Она не может пройти мимо колхозных конюшен, чтобы не зайти и не взглянуть на Лачина. И хотя колхозники кормят коней наславу, а для Лачина и подавно не скупятся, Айсолтан нередко приносит десяток яиц и просит конюха подмешать их к ячменю для Лачина. Лачин — гордость колхоза «Гёрельде».

Айсолтан идет через поселок, и он кажется ей маленьким городом. Вон под навесом раздуваются и опадают кузнечные мехи, издавая странные звуки — «васс-васс»; от горячих углей поднимается зеленовато-белое пламя, и раскаленное железо цветет в этом пламени волшебным красным цветком. Кузнец с силой бьет по железу молотом; его обнаженная спина блестит, и по ней каплями стекает пот. Сапожники сидят в своей мастерской; зажав между колен выделанную кожу, они быстрыми, ловкими движениями продергивают через нее навощенную дратву. Из этой мастерской несется запах сырых кож и юфти. Вот портные аккуратно складывают сшитые одежды, смазывают и протирают свои машины. В маленькой мастерской часовщик, сдвинув очки на лоб, зажмурив один глаз, рассматривает механизм часов в лупу. Вон подле столяров и резчиков по дереву расставлены готовые двери, столы, табуретки, еще не собранные части повозок.