Берды Кербабаев - Айсолтан из страны белого золота

— Ах, голубушка моя, знаешь, как в старину говорили: «Не будь верблюд красив, а будь на ноги крепок».

— Неправильно это. Наше время другое, мы теперь хотим, чтобы все было и крепко и красиво.

— Ну уж не знаю, ты ученая. Может, это и верно. Тебе виднее, что белое, что черное.

— Нязикджемал-эдже, я хоть и могу отличить белое от черного, а вот видишь, свой дом не отличила от чужого.

Нязикджемал щурит красноватые веки, окидывает Айсолтан проницательным взглядом из-под седых насупленных бровей.

— Эх, голубушка, когда в сердце большая радость или печаль и все мысли летят в одну сторону, тут и самой недолго залететь в чужое гнездо. Ты не думай, что все это потому, что у нас дома построзны как-то не так.

Айсолтан невольно отступает в глубь веранды.

«Что же это такое? — проносится у нее в голове. — Мы с Бегенчем еще не сказали друг другу ни слова, а можно подумать, что о нашей любви знают уже все! То Потды со своими глупыми шутками, то теперь вот Нязикджемал. Не успели наши глаза обменяться взглядом, как весть об этом облетела, кажется, уже весь колхоз. Должно быть, не зря говорится, что и стены имеют уши. Ну что ж, мы ведь ничего не крадем и краденого не прячем, нам нечего стыдиться людей…»

— А то ведь знаешь, голубушка, и корова не ошибается хлевом, — назидательно говорит Нязикджемал.

Айсолтан звонко смеется этому неожиданному сравнению.

Искренно удивившись ее смеху, Нязикджемал спрашивает:

— А что, голубушка, разве не так?

Айсолтан спускается с веранды.

— Ты привела славный пример, Нязикджемал-эдже. Спокойной ночи!

Дома Айсолтан передает матери свой разговор с соседкой, и обе от души смеются. Потом, взяв узелок с бельем, Айсолтан идет в баню. Когда она вернется домой, на веранде для нее будет приготовлен и крепко укутан, чтобы не остыл до ее прихода, чайник зеленого чаю.

акинув на плечи пестрый шерстяной платок с длинной бахромой, опершись локтем о подушки, брошенные на ковер, Айсолтан пьет чай на веранде. Ее тугие черные косы, которые раньше были уложены вокруг головы, теперь свободно падают на грудь и, как живые, скользят по красному шелковому платью. Глаза Айсолтан рассеянно блуждают, перебегая от низенького шкафчика с посудой к столу, от стола к стулу, от стула к расписанному цветами пузатому чайнику на ковре.

Нурсолтан, невысокая, полная, с приветливым, добродушным лицом, приносит на веранду миску парного молока. Покрыв ее тарелкой, она опускается на ковер напротив Айсолтан и украдкой поглядывает на дочь. На широком лбу Айсолтан, на щеках около небольшого, чуть толстоватого носа, в углублении нежного, округлого подбородка мелкими, как бисер, капельками блестит пот. Большие черные глаза лучатся радостью.

Уже давно замечает Нурсолтан, что дочь ее вступила в пору зрелости. Уже не раз, ни слова не говоря Айсолтан, отсылала она появлявшихся в доме сватов ни с чем. А когда попробовала Нурсолтан заикнуться как-то о сватах дочери, так и сама была не рада. Вспомнить горько, как ответила ей тогда Айсолтан:

— Прошло то время, мать, когда девушек продавали за калым, когда, не узнав, что у них на сердце, выдавали замуж за немилых людей. Я свободный человек и живу в свободной стране. Жизнь свою я построю сама так, как захочу.

Крепко запали в память Нурсолтан эти слова, а все томится ее душа, хочется увидеть дочь замужем за хорошим человеком.

И, подперев ладонями подбородок, уткнув локти в колени, Нурсолтан погружается в глубокую думу. Айсолтан же, очнувшись от своих мечтаний, смотрит на мать и видит, что у той что-то есть на уме. Сидеть вот так и думать и молчать — это совсем не в характере Нурсолтан. Она обычно сразу же выкладывает все, что у нее на сердце. Такое непривычное состояние должно быть для нее очень тягостно. И Айсолтан хочет помочь матери излить свою душу. Не расспрашивая ее ни о чем, она начинает разговор издалека:

— Мама, посмотрела бы ты, как раскрывается хлопок. Верно, уж через неделю тебе придется надеть фартук.

Нурсолтан, мгновенно позабыв все свои тревоги, выпрямляется и, глядя на дочь помолодевшими глазами, восклицает:

— Ох, скорее бы уже он раскрылся, доченька! Что может быть на свете лучше сбора хлопка! Мы еще наденем фартуки!

— Правильно, мама. Я ведь знаю — если ты что задумаешь, то уж поставишь на своем. А по дому мы как-нибудь вместе управимся. Ночь длинна, успеем и чурек испечь и обед сварить.

Но вот опять, словно облачке, набегает дума на просветлевшее лицо Нурсолтан. Она отводит глаза от дочери и, глядя куда-то в сторону, в темный сад за верандой, говорит:

— Доченька, когда я была такой вот, как ты, жили мы в большой бедности и нужде, и работала я поденно на бая за один кран [3] Кран — монета, равная 17 копейкам. . Солнце встает — я за работу, сядет солнце — тут только моей работе конец. Тку ковер, а у самой слезы из глаз, — так болели глаза от работы. Потом встретилась с твоим отцом. Он был такой же бедняк, как и я. Стали вместе работать, что было сил, сына растить. Только начали понемногу оправляться — новая напасть: пришли в нашу страну интервенты-англичане. Твой отец горячий был человек, он себя не щадил для народа. Взял винтовку, пошел вместе с другими на войну. Какая это лихая беда — война, знаешь сама. Под Германсегатом попал твой отец в руки к этим поганым англичанам. Долго они его мучили-терзали, потом бросили — думали, что уж прикончили совсем. Да вышло по-иному. С того дня и до самой смерти в долгу я у русского народа. Когда твой отец валялся полумертвый, в луже крови, подобрали его русские солдаты, выходили, поставили на ноги. Вернулся он домой без руки. С тех пор стали его у нас на селе звать Рахман Безрукий. Ну, да он и без руки был молодец. Сколько горя-мучений перетерпел, а все бывало веселый. И как стала у нас жизнь перестраиваться на новый лад, он от других не отстал, работал, хоть и без руки, а за семерых. Когда делили воду и землю, его выбрали председателем сельсовета. Он вместе со всей беднотой начал бороться с баями. Пять баев владели у нас тут, на селе, всей землей. Эти баи были настоящими шакалами. Виноградники, что испокон веков возделывались нашими дедами-прадедами, они захватили себе. Твой отец отдал виноградники беднякам. Тогда проклятые баи убили его…

Голос Нурсолтан обрывается: Опустив голову, она концом головного платка утирает глаза.

Не в первый раз слышит Айсолтан этот рассказ из уст матери. Айсолтан не помнит отца, но каждый раз, когда мать рассказывает ей о нем, ее охватывает страстное желание бороться со всем злом, какое еще осталось на земле, трудиться, быть достойной дочерью своего отца. Пусть бы мать каждый день рассказывала ей об отце, вспоминала все новые случаи из его жизни, добавляла все новые и новые черточки к его облику, чтобы встал он перед ней, как живой. Да ведь жалко мать. Сколько уж лет прошло с тех пор, а Нурсолтан все еще не может не всплакнуть, вспоминая своего Рахмана. И Айсолтан хочет перевести разговор на другое, но Нурсолтан продолжает: