Берды Кербабаев - Айсолтан из страны белого золота

Айсолтан пытается сказать что-то, успокоить мать, но та уже не слушает дочь, ей хочется вылить все, что накопилось на сердце.

— Вы теперь все такие. Сын Джерен тоже не лучше тебя. Думаешь, Джерен приходила от сына? Он тоже против стариковских обычаев. «Стариковские обычаи, стариковские обычаи…» Да что я тебя — за семидесятилетнего бая третьей женой отдаю? Или, может, мне калым за тебя получить хочется? «Стариковские обычаи»! Разве я тебя молиться-поститься учу, талисманы на шею вешаю, яшмаком рот закрываю, к святым на поклонение гоню? А? Что молчишь? Я твоего счастья хочу, вот что! На свадьбе твоей пировать хочу. Или, по-вашему, и свадьба — тоже «стариковский обычай»? Что ж это за жизнь — без тоя, без праздника? Или вам и праздник не в праздник, если мать на нем повеселится? Кто вас этакому научил? Я что-то в советском законе такого не видела. Может, ты думаешь, что сын Джерен хуже тебя? Может, у него ума нет? Может, он неграмотный? Может, он слепой, глухой, урод, калека? Или ты еще очень мала замуж итти? Может, тебе хочется с ребятишками на улице играть?

Айсолтан прикрывает ладонями уши:

— Ой, ой! Ну, хватит уж, мама, хватит! Уймись!

— Если голос мой так режет уши моей родной дочери, если у нее есть другой советчик, так пропади я пропадом, чтобы сказала еще хоть слово!

Айсолтан вскакивает, бросается к матери, обнимает ее, прижимается щекой к ее щеке.

— Мама, дорогая, — говорит Айсолтан, — я знаю, что ты воспитала меня и сделала человеком. Ты и наша партия и советская власть. Я знаю, что ты всегда хотела мне только добра. Что тебе по душе, то и мне по душе. Твоя печаль — моя печаль, твоя радость — моя радость.

Нурсолтан одной рукой вытирает глаза, другой гладит волосы дочери. Если слезы и выступили опять на глазах у Нурсолтан, то это уж от радости. Она крепко прижимает к себе дочь.

В эту минуту за ее спиной раздается детский голосок. Девочка лет восьми, ухватившись за ветку дерева, которое растет на границе между двумя участками, и подпрыгивая от радости, передает возложенное на нее важное поручение.

— Нурсолтан-эдже! Нурсолтан-эдже! — кричит она. — Вас и Айсолтан мама к себе зовет. Мама сказала, чтобы вы скорее приходили. — И, не дожидаясь ответа, убегает.

Выскользнув из объятий матери, Айсолтан снова опускается на ковер. Голосок девочки еще звенит в ее ушах. В другое время Айсолтан, услыхав такое приглашение, не стала бы над ним задумываться, сказала бы просто: «Ну что ж, мама, пойдем». Но сейчас ей опять припоминается встреча в хлопчатнике, и какая-то непривычная робость и смущение овладевают ею. Да еще этот разговор с матерью! Айсолтан думает: «Ну, как я теперь взгляну в лицо Бегенчу и Джерен-эдже? Как сяду есть плов из одной с ними чашки?» Но сердце Айсолтан рвется туда, в этот дом, и она не знает, что сказать матери, на что решиться, — ей и страшно пойти в дом к Бегенчу и больно от этого отказаться. Сама не зная зачем, Айсолтан берет чайник и выливает из него в пиалу последние капли.

А Нурсолтан, наоборот, совсем успокоилась и как нельзя более довольна приглашением, Она быстро убирает с веранды посуду, набрасывает на голову белый шелковый платок и оборачивается к дочери:

— Ну, доченька, пойдем!

Айсолтан делает вид, что уже забыла о приглашении.

— Куда это, мама?

— Как куда? Ты что же, не слыхала? Джерен зовет.

Айсолтан поудобнее устраивается «а подушке, словно уже решила не итти к Джерен, и, хотя сердце у нее щемит, говорит спокойно:

— Зачем я пойду туда? Это как-то неловко. Лучше ты иди одна.

— Ну вот еще что выдумала: ловко — неловко. Видели! Теперь, где не нужно, на нее стыд напал. Вставай, пойдем!

— Да мне просто не хочется итти туда.

— Ну-ну! А еще ругаешь стародавние обычаи! Где же твои хваленые новшества? Нет, дочка, знаешь, говорят: „Незваный — не лезь, а приглашенный — не гнушайся“. Вставай, вставай! — И Нурсолтан тянет дочь за руку.

Айсолтан легко вскакивает на ноги. Слова матери с стародавних обычаях задели ее за живое, она слышит в них справедливый упрек, и это заставляет ее решиться. А может быть, просто очень уж тянет ее в этот дом?

Они спускаются с веранды. Ковры и подушки можно не убирать. В колхозе нет таких дурных людей, чтобы позарились на чужое добро.

По дороге к дому Джерен обе молчат, каждая думает свою думу. Нурсолтан идет, высоко подняв голову, гордо выпрямившись, подобно победившему в схватке борцу. Айсолтан на полшага отстает от матери. Голова ее опущена. В ней нет и сотой доли той решимости, которой полна Нурсолтан.

Легкий ветерок пробегает по деревьям, колеблет листву, и она серебрится в свете электрических фонарей. Темный купол неба расшит сверкающим узором звезд. С севера на юг через все небо прозрачной дымкой протянулся Млечный путь. Звезды Большой Медведицы спокойно, ласково мерцают над горизонтом.

Звучит музыка. Из небольшого рупора, укрепленного на верхушке столба, несется песня:

Красота ночи и эта песня тревожат душу Айсолтан, но неотвязные мысли бродят в ее голове, мешают насладиться прелестью ночи и волнующей сладостью песни.

„Ну, на что это похоже, — думает Айсолтан, — чтобы девушка сама шла в гости к парню, за которого мать хочет выдать ее замуж? Как поступаешь ты, Айсолтан? Посовестилась бы! Даже если ты съешь всего одну ложку плова, тебе будет так стыдно, словно ты пришла и съела целого барана. А что люди скажут? „У Айсолтан нет стыда, она сама предлагает себя Бегенчу“. А что Бегенч подумает? „Вот она какая, а я и не знал, — скажет Бегенч. — Ее только помани — она и прибежит“. Ой, смотри, Айсолтан! Как бы таким поступком не уронила себя в его глазах“.

Айсолтан резко останавливается.

Нурсолтан, пройдя несколько шагов, замечает, что дочери нет возле нее, и, оборотясь, кричит:

— Эй, дочка, ты что отстала?

Айсолтан приходит в себя.

— Я… я, кажется, занозила ногу колючкой, — произносит она запинаясь.

Айсолтан оглядывается кругом, вдыхает ароматную свежесть ночи, потом, закинув голову, смотрит на небо, любуясь сверкающими в его темной глуби звездами. „Словно там раскрылись миллиарды коробочек с алмазным хлопком“, — мелькает в голове Айсолтан. В отдалении снова раздается песня. Девушка стоит и слушает, потом быстро догоняет мать.

„Разве я иду к ним в дом, чтобы красть? — думает она. — Чего я стыжусь? И кому какое дело до того, куда я иду, и зачем, и почему? Это мое дело, а других оно не касается. Что я, вправду, сто лет назад родилась, что ли? Если буду всего нового бояться, плохой пример подам подругам! Мать, видно, больше моего понимает. Я же к ним не напрашивалась — сами позвали. Что тут зазорного — пойти, раз зовут? Я к счастливой жизни иду. У кого есть ум, тот меня только похвалит. И другие девушки с меня пример возьмут“.