Берды Кербабаев - Айсолтан из страны белого золота

— Друг! Ты мое больное место не трогай! У меня и так голова от забот распухла. Я знаю, как меряют. Правильно меряют. Да мне в эти дни, хоть ты лопни, нужно больше воды!

— Так ты думаешь, что, взяв долю других…

Аннак не дает Бегенчу договорить:

— Друг! Да ты пойми: разве я хочу украсть воду у "Красного Октября", или у "Победы", или у другого колхоза? Я о них тоже забочусь. Я хлопочу, чтобы побольше пустили воды из Колхозбента.

Прищурившись, Бегенч с усмешкой смотрит на председателя колхоза.

— Так, товарищ башлык. Значит, по-твоему, все наши учреждения — районные, областные, центральные, которые день и ночь заботятся о том, чтобы мы перевыполнили план по хлопку, — значит, они меньше твоего понимают, как нам сейчас нужна вода? Верно, они сохраняют лишнюю воду в Колхозбенте, чтобы пустить ее на свои огороды?

Аннак растерянно смотрит на Бегенча, хмурит клочкастые брови. Бегенчу кажется даже, что крутые завитки его усов слегка обвисли. Потом, крякнув с досады, башлык ударяет нагайкой по луке седла, и усы его снова встают торчком.

— Ишь, какую лекцию прочел! А ты вот как рассуди: если у меня сейчас колхозники сыты — значит, я на том и успокоиться должен? Значит, мне уж и зерна про запас в амбарах не держать? Так после этого что я за башлык? Гнать такого башлыка в шею! Ну, а в области меньше меня понимают, что ли? Скажешь, они не держат в Колхозбенте излишек воды про запас! Так я и поверил!

Бегенч не может сдержать улыбки, — уж очень по душе ему этот горячий, напористый и прямодушный человек.

— Ты чему ж это, друг, смеешься? — обижается башлык. — Что я смешного, неправильного сказал?

— Нет, Аннак, ты все правильно говорил. Я ведь шутил с тобой, очень занятно ты споришь. Все правильно. В такую горячую пору не обойдешься без того, чтобы не пошуметь. Если в области тебе не помогут — шли телеграмму в центр.

Аннак трогает поводья:

— Ну, прощай, друг. Смотри, обойди хлопчатник.

— Да я думал, как только солнце взойдет, уже там быть, а вот запоздал. Поздно заснул и проспал.

— Да уж знаю, знаю.

"Откуда же он знает? — удивляется Бегенч. Ему кажется, что Аннаку известно, как он всю ночь не мог сомкнуть глаз, думая об Айсолтан. — Вот постоишь с девушкой минутку — и готово, все говорить начнут!" — мысленно досадует Бегенч и спрашивает с напускным равнодушием:

— Что такое ты знаешь?

— Знаю, что вы вчера без меня вино пили, вот что.

— А-а! Так я и тебя звал.

— А я, может быть, шучу. Что ж, мне уж и пошутить нельзя? Не мог я вчера прийти, ведь говорил тебе.

— Ну, в таком случае слезай с коня. Пойдем, выпьем сейчас по пиале за успешнее завершение твоих хлопот.

— Нет. На вчерашний плов гостей не зовут!

— Вот как!

— А я, может, опять шучу. Сейчас, друг, не время. Ты лучше вот что… Я хочу сегодня съездить посмотреть отары. Хочешь, поедем со мной?

— Я тебя что-то не пойму: то ли ты в Мары едешь, то ли на овец глядеть?..

— А я и в Мары и на овец. Сначала в Мары, потом на овец. Ровно в два часа заеду за тобой.

— Эх, Аннак, до чего ж ты кипучий парень!

Похвала Бегенча явно по душе башлыку. Он смотрит на молодое, энергичное лицо юноши, и вдруг глаза его загораются огнем. Привстав на стременах и вытянув, как оратор, правую руку вперед, он говорит с воодушевлением:

— Друг, молод ты, многого не видал на своем веку. Не видал той жизни, какой жили наши деды-прадеды. Ты родился в новую эпоху. Ну вот и подумай, какая она, наша эпоха! Это эпоха машин, эпоха великого движения вперед, эпоха Сталина! Если я в такую эпоху буду на каждый путь по целому дню терять да под каждым кустом спать заваливаться, тогда придется колхозу еще десять башлыков мне в помощь выбрать. Да разве так пятилетку в четыре года выполняют?

Сиповатый голос Аннака рокочет все громче и громче:

— Мы должны бесперебойно давать сырье нашим фабрикам, заводам. Мы должны быть готовы в любую минуту дать отпор черным вражьим силам, которые хотят надеть нам на шею ярмо. Мы должны за один шаг делать два, три, пять шагов… Мы должны показать врагам силу человеческого труда.

Проходящие мимо колхозники останавливаются и слушают горячую речь башлыка.

— Пусть злоумышленники-империалисты знают, что вчерашний чабан и сын чабана не даст в обиду свою родину! Наш труд и наша вера в свои силы всегда одерживали победу и снова одержат победу!

Вокруг Аниака понемногу собирается целая толпа. Подошедшие позже колхозники стараются протиснуться поближе к оратору.

— Пусть наш свободный труд превратит родную страну в прекрасный, цветущий сад!

Вытянувшись на стременах, расправив могучие плечи, Аннак поднимает нагайку и указывает на солнце:

— Пусть солнце, которое обходит весь земной шар, расскажет миру о том, что советский народ — это одно тело и одна душа, что советский народ хочет мирной жизни, но если проклятые торгаши сунутся еще раз к нам, на нашу землю, то мы растопчем их, как вонючих гадов!

Взмахнув нагайкой, Аннак опускает на седло свое грузное тело и тут только замечает, что у него заметно прибавилось слушателей. Смущенно улыбаясь, он отыскивает глазами Бегенча и говорит, стараясь не глядеть по сторонам:

— Да, вот какое дело… У меня, знаешь, что-то распалилась душа. Вот язык и сорвался с привязи. А ты что, друг, меня не одернул?

— А зачем? Ты очень хорошо говорил. Видишь, твой доклад не один я слушал. Вроде как колхозное собрание получилось. И я думаю, Аннак, что мы вчера ошибку допустили.

— Какую ошибку?

— На Всесоюзную конференцию нужно было не Айсолтан послать, а тебя.

Аннак, стараясь скрыть смущение, громко хохочет густым, сиплым басом. Но тут же глаза его снова загораются, и он гудит, наклоняясь с седла к Бегенчу:

— Эх, друг, ну как молчать, как держать такую досаду на сердце! Ведь подумать только, что я тут хлопочу, из сил выбиваюсь, а они ищут базы для своих бомбардировщиков!

— Ничего, Аниак, собака лает, а караван идет вперед.

— Верно, друг. Ну, прощай!

— Так ждать тебя к двум часам?

— Жди.

Аннак отпускает поводья, и серый, в яблоках, горячий конь, который давно уже нетерпеливо перебирал ногами и грыз удила, легко, с места, берет в галоп.

Умывшись, Бегенч садится на веранде пить чай. Маленькая Майса чем-то очень озабочена. Она уж три раза вынимала все книги и тетради из портфеля и снова укладывала их обратно. Она уже три раза убегала в комнаты и каждый раз, возвратясь назад, принималась тяжело вздыхать, растерянно шарить на столе и под столом. Убежав в пятый раз и через секунду вернувшись, она горестно воскликнула:

— Мама, ох, мама! Ну, где же моя чернильница? У меня пропала чернильница!

Оглянувшись по сторонам и увидя, что матери на веранде нет, Майса, чуть не плача, сказала:

— И мамы нет! Да куда же теперь еще мама девалась? Бегенч! Где мама?