Берды Кербабаев - Айсолтан из страны белого золота

— Айсолтан!.. — голос Бегенча обрывается, и он не может больше вымолвить ни слова.

Потды подходит, расплываясь улыбкой до ушей, прищуривая глубоко запавшие глазки, насмешливо восклицает:

— Ай-ай! И машина цела! Не увели? Ну, молодцы, хорошо сторожили!

Бегенч говорит сердито:

— Мы-то сторожили, а вот ты нашел ли свои ключи, Потды?

Потды бренчит ключами, ухмыляется:

— Вот ключи, друг, вот!

— А разве они не болтались у тебя на том же самом пальце, когда ты убежал отсюда, как угорелый?

— А разве ты не мог вернуть меня обратно, чтобы я зря не бегал, если видел, что ключи при мне?

На это Бегенчу возразить решительно нечего, и он говорит только:

— Ну, будь здоров, Потды, желаю тебе успеха в делах!

— Желаю счастья вам обоим и вашему будущему поколению, — выпаливает вдруг Потды и низко кланяется.

Горячая краска заливает нежные щеки Айсолтан. Ах, как смутил ее этот бессовестный! Дрожащими руками она оправляет платье и, не глядя на Потды, бросает:

— Ну, не болтай пустяков, заводи машину!

— Айсолтан! Зачем говоришь неискренно? Ай-ай! Я-то заведу машину, а вот ты разве не думаешь про себя: "Хоть бы еще не уезжать, еще минутку-другую побыть с милым! И зачем этот конопатый чорт так скоро вернулся!" Вот что ты думаешь, Айсолтан! Сама узел на есю жизнь, до могилы, вяжешь, а своего суженого стыдишься? Тут стыдиться нечего, дело самое хорошее. Верно, друг?

Ну что ты скажешь! И вправду — глазастый! Своими щелочками-глазками все насквозь видит!

Бегенч улыбается:

— Ничего не поделаешь, Айсолтан, это ведь Потды. У него уши-глаза не такие, как у прочих людей. От него ничего не утаишь. Он все видит, все слышит. А душа у него веселая, — он даже хмурой зимой видит, как идет веселая весна.

— Вот спасибо, друг! Первый раз в жизни правильные слова о себе слышу. Будет вам на свадьбу от меня подарок. — И, с шумом захлопнув дверцу, Потды включает мотор.

Айсолтан, приблизив к окошечку улыбающееся лицо, спрашивает:

— Какое поручение дашь ты мне в Москву, Бегенч?

Бегенч смотрит на нее не отрываясь.

— Одно поручение у меня… чтобы ты благополучно возвратилась домой.

Как большая серая черепаха, машина медленно сползает с места.

— Айсолтан! Будет случай — поговори насчет воды! — кричит Бегенч вдогонку.

Тоненькая смуглая ручка, высунувшись из машины, трепещет в воздухе, как птичье крыло, и сердце Бегенча рвется за ней следом. Долго стоит он, не двигаясь, словно ноги его приросли к месту, и смотрит вслед серой машине, которая, превратившись в едва различимое пятнышко, скрылась за поворотом. Толкни, окликни сейчас кто-нибудь из прохожих Бегенча, он все равно ничего не услышит.

Чары уже давно стоит рядом с ним, добродушно прищурившись, разглядывает его взволнованное лицо. Потом, рассмеявшись, хлопает товарища по плечу.

— Эй, Бегенч, проснись! Днем да посреди улицы стоя спать — это, брат, не годится. Что с тобой такое?

Бегенч, словно он и в самом деле только сейчас проснулся, смотрит во все глаза на Чары.

— Со мной? Ничего… — отвечает он, отводя глаза от смеющегося Чары.

— А чего ж ты тут торчишь, как столб?

— Да вот башлык звал с собой… Ну, я стою, думаю… ехать не ехать…

— Меня Аннак тоже звал, да я не могу: в райком вызывают… Только это еще не причина, чтобы стоять посреди дороги, разиня рот. Ты уж лучше прямо говори: что у тебя стряслось?

Бегенч, чтобы скрыть свою растерянность, переходит в наступление:

— Да что ты меня допрашиваешь? Разве стоять здесь законом воспрещается?

Чары видит свежие следы автомобильных шин на дороге и поднимает глаза на Бегенча. Спрашивает:

— Не знаешь, чья это машина проехала?

— Это? Это Айсолтан. Потды ее на аэродром повез. Она завтра в Москву летит.

— А-а… — многозначительно произносит Чары и добавляет: — Ты куда шел?

— Хочу еще разок проверить полив хлопчатника.

— Пошли вместе, нам по пути.

Они выходят из поселка, сворачивают в сторону хлопкового поля.

Бегенчу хочется поделиться с Чары своей радостью, рассказать другу о событии, которое перевернуло всю его жизнь. Эта радость так велика — ему кажется, что она не вмещается у него в груди, рвется наружу, хочет излиться в горячих, звучных словах, похожих на песню. Но Бегенч сдерживает себя. Он боится, что Чары не поймет его волнения, скажет равнодушно или даже с упреком: "Э, друг, я вижу, у тебя все личные дела на первом плане! Подумаешь, невидаль! Жениться задумал! Ну и женись себе на здоровье — разве до тебя никто не женился, замуж не выходил?" "Да к тому же, — думает Бегенч, — о чем и говорить? Ведь нет еще ни музыки, ни плова. А вдруг Айсолтан передумает?"

А Чары ведет с Бегенчем беседу о колхозных делах. Если иной раз Бегенч и отвечает ему невпопад, Чары только усмехается про себя. С кем этого не бывает! Разве он сам не пережил когда-то такую же весну сердца? Он ведь тоже не какой-нибудь истукан бесчувственный.

Чары говорит:

— В общем, Бегенч, я тебе не собираюсь давать советы, наставления. Ты наши нужды и задачи знаешь не хуже меня. Твои ребята-комсомольцы и в посевную и на обработке себя показали. Думаю, и при сборе хлопка не подкачают.

Договоры на соцсоревнование между молодежными бригадами по сбору хлопка мы с тобой утвердили, так? Договоры хорошие. А выполните? По всем пунктам?

Бегенч хватает Чары за плечи и смотрит на него в упор:

— Ты что, не знаешь нашу молодежь? Не знаешь, какая она горячая на работу, какая упорная? Не знаешь, что она свое слово ценит дороже золота? Был такой случай, скажи, чтобы мы ходили с опущенной головой?

— А ты не знаешь, что, если даже полив идет правильно, никогда не мешает прихлопнуть еще раз лопатой по запруде?

— Не мешает, если твоя запруда из песка. А если она каменная?

— Верно! — говорит Чары и снова треплет Бегенча по плечу. — Вот к этому-то я и стремлюсь. Хочу, чтобы слово, данное молодежью, было крепкое, как камень. И верю, что оно такое и есть. Ты прав, Бегенч: наша молодежь выдержит, выстоит. Ну, будь здоров!

И Чары сворачивает с дороги на тропку. А Бегенч продолжает свой путь.

егенч идет по дороге один — прямо навстречу солнцу. Теперь уже ничто не мешает ему предаваться своим думам. Радостно, легко у него на сердце. Жизнь вообще щедра к Бегенчу, она немало дарила ему таких счастливых, праздничных дней, когда сердце ликует и рвется из груди, как птица. Разве Бегенч может забыть тот день, когда колхоз до срока закончил посевную и молодежь получила за свою работу благодарность от обкома партии? Или тот день, когда он, Бегенч, был награжден орденом Ленина? Разве все эти дни не были светлыми праздниками в жизни Бегенча? И разве их было мало?