Станислав Вторушин - Последняя пристань

— Ну и слух же у тебя!

Наталья уже держала в руках ведро, она собиралась доить корову. Он пропустил жену в двери и пошел к лавке, где лежала его одежда. Надо было встречать гостей.

Катер причалил к берегу только через час. Евдоким, как заправский матрос, принял чалку, помог установить трап. Команда катера обрадовалась ему. Белобрысый Мишка, который в прошлый приезд бегал за ельцами, долго тряс ему руку и весело говорил:

— А ельчики-то были мировые. До сих пор как вспомню, так облизываюсь.

Мишку оттеснил незнакомый сухощавый мужчина в серых парусиновых сапогах с галошами. Евдоким, едва взглянув на его обувку, сразу понял, что этот человек из начальства: до сих пор никого в галошах он здесь не видел. Незнакомец оказался работником пароходства. От простуды, от крика ли голос его осип и, когда он говорил, на шее вздувались жилы, а лицо краснело.

— Здорово, бакенщик, — прошипел он, протягивая длинную сухую ладонь. — Сапрыкин, из пароходства. Видел на реке твои вешки, молодец. Но сейчас вода падает. — Длинная фраза была ему не по силам, он остановился перевести дух. Провел рукой по горлу, покачал головой. — В верховьях Чалыша приморозило, вот и падает. Много не упадет, но ты будь начеку, — закончил он фразу.

Евдоким ощутил незнакомое ему раньше чувство. Он впервые осознал реальную связь между собой и этими людьми. И также впервые начал понимать, какая большая ответственность ложится на его плечи.

— Первый пароход пойдет послезавтра, — словно угадав его вопрос, произнес Сапрыкин. — Будь готов встретить.

— А как на других перекатах? — спросил Евдоким.

— Бакенщиков везде подобрали, — выдавил из себя представитель пароходства. — Теперь вот проверяем их готовность.

Катер простоял недолго. Сапрыкин еще раз подробно объяснил Канунникову обязанности и ответственность, которые на него возлагаются.

— Сядет пароход на мель, пойдешь под суд, — сказал он. — Но лучше, чтобы не было ни того, ни другого.

На берег вышла Наталья с сыном на руках. Мишка, растянув в улыбке рот, поздоровался с ней. Сапрыкин, не скрывая своего удивления, долго смотрел на Наталью, потом сказал:

— Ничего, обживетесь.

Она дерзко стрельнула по нему глазами. Поскрипывая песком, отступила на шаг от воды. Наталья слышала предыдущую фразу Сапрыкина и ей казалось, что по реке должен пойти какой-то необыкновенный пароход. Расцвеченный флагами, облепленный кумачовыми транспарантами. Во всех деревнях народ будет выходить на берег и смотреть на него.

— Как же он здесь развернется? — спросила Наталья, которой показалось, что весь Чалыш от берега до берега окажется такому пароходу тесным.

— Здесь не развернется, а на широком плесе сможет, — ответил Евдоким. — Иначе как же ему назад идти.

С мыслями о пароходе Канунниковы пошли домой. Они постепенно стали осознавать свое изменившееся положение. Еще Овсянников говорил Евдокиму, что скоро ему привезут тес, из которого надо будет построить фонарницу. Фонари и керосин бакенщик должен беречь пуще глаза. Не окажись в случае надобности под рукой того или другого — и дорога судам по реке будет закрыта. Евдоким начал прикидывать, как должна выглядеть фонарница и где он ее поставит. К новой работе приходилось приступать гораздо быстрее, чем он этого ожидал.

Производственные заботы по-новому наполнили жизнь Евдокима. Окружающий мир менялся на глазах, и помешать этому уже ничто не могло. Служба бакенщика придавала всей жизни новый оборот.

Наталья женским чутьем уловила это быстрее Евдокима. Катер пароходства представлялся ей надежной ниточкой, связывающей ее дом с внешним миром. И Мишка, приходивший за ельцами, и спокойный, рассудительный Овсянников вызывали у нее живой интерес. Это были открытые, приятные в общении люди. То же самое она сказала бы о Спиридоне Шишкине или председателе колхоза Зиновьеве, хотя видела последнего всего один раз.

После ухода из Оленихи ей пришлось на многое взглянуть другими глазами. Хлеб и без того всегда нелегкий, на берегу Чалыша доставался еще тяжелее. А точнее сказать, его не было вовсе. Конечно, Канунниковы не голодали. На их столе постоянно имелись рыба и молоко. Не бедствовали они и с мясом, особенно в то время, когда началась охота. Но мысли о хлебе никогда не покидали Наталью. Все зависело оттого, будут ли иметь колхозники зерно на продажу или нет.

Еще хуже, чем с хлебом, было с одеждой. То, что они с Евдокимом привезли из Оленихи, поизносилось, а новую одежонку купить было негде. В стране вводились невиданные до того формы торговли. Чтобы получить ситец, нужно было сдавать молоко, яйца, масло. Такой возможности Канунниковы не имели.

Войдя в дом, Наталья положила сына на кровать, распеленала его и со вздохом произнесла:

— Скорее бы уж пароход приходил. Может, ситцем тогда разживемся, а то нашего Мишку запеленать не во что.

Она ожидала, что Евдоким воспримет эти слова как жалобу на неустроенную жизнь, а, значит, и укор в свой адрес. Ведь это по его вине они с ребенком на руках оказались здесь. Но Евдоким только буркнул:

— Теперь уж недолго. Скоро придет.

Она поняла, что и он ждет этой минуты с большим интересом. Ведь тогда их берег из заброшенного, никому неизвестного места превратится в настоящий перекресток на главной дороге.

Проверять на реке тычки Евдоким поехал в тот день, когда по Чалышу должен был пройти первый пароход. Сама минута встречи с ним представлялась ему чрезвычайно торжественной. Встали они в то утро с Натальей рано, над лугами еще только занималась заря. Наталья открыла сундук, достала единственную новую рубаху мужа и положила перед ним на лавку. Это была синяя сатиновая косоворотка — последняя обновка Канунникова, купленная перед отъездом из Оленихи. Ее берегли до особого случая.

Глядя на рубаху, Евдоким подумал, что еще год назад он понятия не имел о профессии бакенщика. А теперь стал им сам. Превратился в пролетария, как сказал Овсянников. Только сегодня он в полной мере ощутил, какой тяжелый груз ответственности лег на его плечи.

Наталья стала щепать лучину, чтобы растопить печь, накормить мужа завтраком. Но он остановил ее.

— Не возись ты с печкой, — произнес он тихо. — Принеси лучше молока.

Он выпил полную глиняную кружку, потоптался посреди избы и произнес, словно выдохнул:

— Ну, мне пора.

Наталья вышла проводить мужа на берег. Над горизонтом обозначился огромный, кровавый горб солнца. Дул теплый ветер. Он нес с собой запах оттаявшей земли и лопнувших осиновых почек.

— Вот уж и листья появились, — сказал Евдоким и добавил с легкой грустью: — Сеять пора.

Он толкнул лодку от берега и прыжком заскочил в нее. Поудобнее уселся на сиденье, взялся за весла. Наталья все еще стояла на берегу.