Сергей Омбыш-Кузнецов - На охотничьей тропе

И хотя уже найден был выход из создавшегося положения, Илья успокоиться не мог. Из памяти не выходил неприятный разговор с Кубриковым и это неизменно наталкивало на мысль о Благинине. «Он, конечно, пожаловался, он, — думал Андронников. И хоть я сухим сейчас из воды выскользнул, да надолго ли?.. Жаворонкову ещё расскажет, тот мужик умный, начнёт сначала нравоучения читать, а не исправишься — по-другому повернёт. А всё Благинин. Ему вера во всём, потому передовик. Эх, жаль, не старое сейчас время. По-другому бы с ним поговорил…»

Вспомнилось, как ещё мальчонкой отец не раз брал его с собой на промысел, куда тот ездил скупать пушнину. Охотники, бывало, и пикнуть не смели перед прижимистым скупщиком. Определит за лучшего лисовина гроши и не смей больше спрашивать. Охотники перед ним, как ужи, извиваются, заискивают: «Константин Фролыч, да Константин Фролыч, прибавь хоть гривенник, ну хоть пятачок». А тот как цыкнет, да как отпустит по адресу такого попрошайки крепкое словцо, он и сникнет, как берёзка под топором.

«А теперь, тьфу ты пропасть: промхозы выдумали, охотничьи колхозы. Сам для себя и поохотиться не смей. Для общества только. Общество!..» — с этими мыслями Андронников и въехал в широко распахнутые женой тесовые ворота. Уже распрягая лошадь, сердито бросил Настасье, суетившейся тут же, у воза.

— Настасья, сбегай в магазин! Принеси пол-литровки. Да побыстрее!..

— Сейчас, Илюшенька. Что, или гости будут?..

— Гости, гости!.. Сам пить буду. Душа болит…

— Или случилось что, Илюшенька, а?

— Разговаривай!.. Сказано принеси, и неси. Чего уставилась?

Настасья, слывшая самой бойкой и сварливой женщиной на селе, никому ни в чём не уступавшая, знала крутой нрав Ильи и побаивалась его. Потому и не стала приставать с расспросами.

Пока Андронников возился с лошадью, жена сбегала в сельпо, принесла водки и собрала на стол. Илья, хмурый, вошёл в избу, разделся, молча взял бутылку за горло, зачем-то посмотрел через неё на свет и затем с размаху ударил дном об заскорузлую ладонь, — пробка взвилась в потолок.

Настасья, прислонившись к печке, наблюдала, как Илья вылил водку в большой бокал и сразу же несколькими глотками опорожнил его, начал закусывать солёным огурцом. «Что-то неладное с Ильёй? — соображала она. Может поторговал худо, вот и злится…»

Вскоре Илья захмелел. Опустив голову на руку, он осовевшими глазами смотрел на тарелку, наполненную салом, беззвучно шевеля губами. Вдруг поднял голову, в глазах блеснули волчьи огоньки, и ударил кулаком по тарелке, отчего та разлетелась на мелкие кусочки, прохрипел: «Сволочь!..»

— Ты это о ком, Илюшенька? — заискивающе спросила Настасья, отодвигаясь дальше от стола. В такие минуты не попадайся под руку Илье, прибьёт.

— Выскочка!.. Передовой промысловик! Лучшему забору двоюродный плетень! Нехристь, тьфу!.. — ругался Илья, не отвечая на вопрос жены.

Наконец, он умолк и, уронив голову на край стола, оцепенел. «Слава богу, кажется, уснул», — прошептала Настасья, подойдя к столу, чтобы убрать посуду. Илья поднял голову и уставился на жену, та почувствовала, как озноб пробегает по телу. «Сейчас ударит. Ой, ударит!» — подумала она, но вместо этого Илья, пошатываясь, вышел из-за стола, обнял её и усадил рядом на крашеную лавку, пьяно проговорил:

— Только ты, Настасья, меня понимаешь. Одной мы с тобой верёвочкой скручены. Одной!.. Но ты дура. Ду-у-ра!.. Боишься меня, а вот они не бо-боятся.

— Как же, как же, Илюшенька, мне тебя не понять. Уж я тебя понимаю… — испуганно залепетала Настасья.

— Вот что, Настасья, язык у тебя длинный, так ты с бабами поболтай: мол, Благинин на запретном водоёме ондатру ловит. На Кругленьком озере. Ефима Мищенко жинке, Анфисе Фирсовой, ещё кой-кому шепни. Они мужьям передадут, дойдёт до руководства. И Благинину — крышка. Спесь с него слетит, веры больше никакой, почёта тоже. А я между тем на Кругленьком попромышляю. Поняла?

— Поняла, Илюшенька.

— То-то!.. Да поосторожней. С умом болтай, чтоб не заподозрили. Н-не дай бог…

— Да я уж подберу случай.

На следующий же день такой случай подвернулся Утром Настасья пошла за водой. У колодца беседовали Татьяна Мищенко, худенькая и болезненная, в длинном, не по росту, непомерно широком в плечах пальто, и Наталья Клушина, рослая и по-мужски крепкая женщина. Наталья отставила одну ногу в сторону, скрестила на груди большие руки, напоминая всем своим видом боксёра на ринге, выжидающего нападения противника.

Настасья подошла к ним, поставила вёдра на землю и весело воскликнула:

— Здравствуйте, бабоньки! О чём судачите?..

— Да так обо всём и ни о чём, — охотно ответила Наталья. — Татьяна вот побывала у мужичков наших, так рассказывает. Жалуется, что дела у её Ефима неважно идут. Плохая добыча…

— Да у всех, наверное, так. Моему тоже похвастать нечем, — заметила Настасья.

— Нет, почему же. Кто без ленцы работает, тот и добычу хорошую имеет, — вмешалась в разговор Татьяна. Вот взять хотя бы Благинина, Ивана Петровича. За двадцать дней до болезни почти два месячных задания выполнил.

— Благинин!.. — усмехнулась Настасья. Знаем, как он промышляет. Стыд сказать, грех утаить: на запретных водоёмах ондатру отлавливает. И всё ему с рук сходит. А наши всё стараются, стараются, да по-честному, видно, ничего не выходит.

— Врёшь ты всё, Настасья! — сурово заметила Наталья. — Не позволит Иван такими делами заниматься… Я-то уж его знаю.

— Врёшь?.. — обиделась Настасья. — Ей-богу, не вру! На Кругленьком промышляет потихоньку.

— А что, может и верно так? — сказала Татьяна. — Уж что-то подозрительно: больно много за двадцать дней добыл.

— А откуда тебе это известно? — обратилась Клушина к Настасье.

— Да уж известно. Люди говорят, а раз говорят, зря не скажут, — ответила Настасья и заторопилась. — Ох, ты! Заговорилась я с вами, а дело-то стоит. Стираюсь я.

Набрав в вёдра воды, Настасья торопливо зашагала домой, а женщины ещё долго стояли у колодца, рассуждая о Благинине.

К озеру Кругленькому можно проехать водой, многочисленными плёсами и мутными протоками. Однако Андронников ещё раньше оставил на нём лодку, а сам отправился пешком со стороны Гудалихи — высокой, заросшей осинником и тальником гривы. Так меньше опасности встретиться с охотниками, промышлявшими на водоёмах.

Он торопливо продирался сквозь кустарник, прутья которого хлестали по лицу, цеплялись за одежду, словно хотели удержать Илью от того, что он собирался сегодня делать.

Тишина. Ветерок так мал, что не качаются даже ветви осин, лишь листья в осенней окраске, словно маленькие золотистые рыбки, чуть-чуть трепыхаются, не шелестит вкрадчиво, как всегда, густая, высокая трава. Тишина! Устойчивая и напряжённая…