Вильям Козлов - Три версты с гаком. Я спешу за счастьем

— Вы случайно не урок молчания преподаёте в школе? — пошутил Артём.

— Я преподаю в младших классах, — сказала она, даже не улыбнувшись.

Впереди показались широкая просека и деревянный мост. Артём рассмеялся: это же рябиновский мост! А просека, заросшая камышом и осокой, — полу высохшее рябиновое болото. Засмеялся он оттого, что шел в обратную сторону. Не в Смехово, а в Голыши — рабочий посёлок спиртзавода «Красный май».

У деревянного двухэтажного здания семилетней школы Таня остановилась.

— До свидания, — сказала она.

— Как же я назад дорогу найду?

Она взглянула на него своими продолговатыми глазами и улыбнулась, сразу став удивительно красивой.

— Вот закончатся занятия в школе, я вам, так и быть, покажу дорогу домой…

— Сколько у вас уроков?

— Ждите, — сказала она и, погасив свою великолепную улыбку, поднялась на крыльцо.

Мимо Артёма проходили и пробегали мальчишки и девчонки с сумками и портфелями, а у некоторых, как и в пору его детства, учебники и тетрадки были перехвачены кожаным ремешком. Ребятишки с любопытством поглядывали на незнакомого бородатого мужчину. Кто — то громко произнёс: «Глядите, никак поп!»

На крыльцо вышла пожилая женщина в светлом платке, зевнула и зазвонила. Ребятишки прошмыгнули в коридор. Немного погодя мимо промчался озабоченный кудрявый паренёк в больших кирзовых сапогах. Он даже не взглянул на Артёма. Потом степенно прошли мимо ещё двое опоздавших. Эти не спешили, видно, не впервой им опаздывать. Остановившись на крыльце, они без тени стеснения стали глазеть на Артёма.

— Скорее в класс! — скомандовал Артём.

Мальчишки даже не пошевелились.

— А вы кто? Новый учитель? — . спросил один из них.

— У нас ещё с бородой учителей не было, — прибавил второй.

— Татьяна… гм… как её отчество?

— Васильевна, — сказал мальчишка.

— Татьяна Васильевна вас в угол поставит…

— Не поставит, — ухмыльнулся один.

— Она не злая, — прибавил второй.

— Сколько у вас уроков сегодня?

— Пять.

На крыльце показалась Татьяна Васильевна.

— В угол я вас не поставлю, — сказала она, — а вот после уроков посидите в классе целый час.

Взяла нарушителей за руки и, бросив на Артёма насмешливый взгляд, увела в класс.

Артём стоял возле школы и задумчиво смотрел на изрезанное перочинными ножами крыльцо. Сразу за школой шумели сосны. У забора, пришлепывая мягкими губами, щипала свежую лоснящуюся траву буланая лошадь. Распугав кур, из подворотни вымахнула большая длинношёрстая собака. Внезапно остановившись посреди дороги, принялась яростно чесать задней ногой лохматый бок.

Стоя на лестнице, прислонённой к дому, Артём заколачивал досками окно. Гвоздь согнулся, пошёл в сторону. Чертыхнувшись, он достал другой и забил рядом.

— Ты что же нам, земляк, всю перспективу портишь? — услышал Артём знакомый голос.

Во дворе стоял Носков. Сегодня он был в синем потёртом пиджаке, широких зелёных галифе с красным кантом и начищенных хромовых сапогах. Артём давно обратил внимание, что большинство мужчин в Смехове носили солдатские гимнастёрки, кирзовые сапоги. А вот председатель был в хромовых, офицерских.

— Уезжаю, — сказал Артём, нацеливаясь молотком в очередной гвоздь. Один раз он уже попал по пальцу.

— Зачем же ты окна — то заколачиваешь?

— Ну, чтобы жулики не забрались…

— Дед твой, Андрей Иваныч, жил открыто, и достаток его известный… Вряд ли кто додумается в твоей избе кубышку искать.

Артём опустил руку с молотком. Действительно, чего это ему пришла в голову блажь заколачивать окна? Повесил замок и поезжай. Но отступать уже было поздно: два окна заколочены, осталось одну доску приколотить на третье.

Закончив дело, Артём подошёл к Кириллу Евграфовичу. Худое, с пропечёнными на солнце скулами и тонкими губами лицо председателя было хмурым.

— Недолго же ты у нас погостил, — сказал Носков.

— Дачником не привык прохлаждаться, а для работы здесь нет никаких условий: изба низкая, тёмная. Я уж не говорю, того и гляди развалится… Мне света много нужно, Кирилл Евграфович.

— Гляжу, избалованный вы народ — художники… А ты возьми да поправь избу — то! Сделай повыше да посветлей.

Артём присел на бревна, закурил. Солнце уже скрылось, и на посёлок из — за леса наползала сиреневая дымка. На крыше соседнего дома с дребезжанием крутился самодельный деревянный флюгер. Это Санька, сын Николая Даниловича Кошкина, сегодня смастерил и поставил.

Кирилл Евграфович присел рядом. Артём протянул ему сигареты, но тот отказался. Достал «Беломор» и тоже закурил.

— Парень ты, видно, работящий, — помолчав, сказал председатель. — День — деньской бродишь по селу, лесу — все рисуешь. Небось целую папку изрисовал? А зачем тебе все это? Башня, станция, лес? Так в папке и останется?

— Может, и в папке, — ответил Артём.

— В искусстве я не шибко разбираюсь, — продолжал Носков. — Ну, в Третьяковке был, в Эрмитаже… Так, все наскоком, долго в городе не задерживаюсь, да и других дел там по горло хватает. Жена, дети уйму заказов надают, так что больше по универмагам, чем по театрам да музеям… Твоих картин, сам понимаешь, я не видал, а вот как ты считаешь, есть у тебя такие, чтобы потом в музее висели и народ на них смотрел? Я понимаю, бывает, при жизни и не дождёшься такого, но сам — то ты должен чувствовать: есть у тебя такие картины? Или ещё не нарисованы?

«Ох и хитрый ты мужик, Кирилл Евграфович! — подумал Артём. — На такой вопрос сразу и не ответишь…» Есть ли у него, действительно, хотя бы одна картина, достойная быть выставленной в Русском музее? Пожалуй, нет. За последние два года они с Алексеем оформили Дворец культуры и музей… Огромные панно, человеческие фигуры на фасаде дворца, по три метра каждая, расписанные потолки, стены… Наверное, по масштабам работы они с Алексеем переплюнули Репина с его «Государственным советом»… В «Вечерке» писали, что работа выполнена талантливо. Хвалили в Союзе художников, заказчик, помимо договорных сумм, премию выплатил… Казалось бы, радуйся, Артём: работа принята, оплачена, похвалили, — чего ещё нужно? Не было настоящего творческого удовлетворения. Того самого, которое он испытал, закончив небольшой портрет маслом Николая Черкасова… Учителя в институте имени Репина очень высоко оценивали его живопись. Курсовые и дипломные работы несколько раз выставлялись. Одна даже получила премию… А потом одна неудача, вторая… Кто — то сказал, что в его картинах не хватает жизни… Тогда эта истина показалась ему примитивной. А пожалуй, тот человек прав.

На эти мысли навёл Артёма вопрос председателя поселкового Совета. А тот молча курил, смотрел на дорогу, над которой охотились за мошкарой ласточки, и не торопил с ответом. Впрочем, ответ Артёма был коротким: