Александр Слонимский - Черниговцы (повесть о восстании Черниговского полка 1826)

Матвей и Сережа были слишком молоды, чтобы понимать истинный смысл событий, и поэтому не могли противостоять общему увлечению. Наполеон стал их героем. Когда, незадолго до окончания курса, он посетил школу Гикса и своды монастырского здания гремели от криков восторга, они не отставали от прочих и кричали до хрипоты: «Vive l’empereur!» [6] «Да здравствует император!» Наполеон, в синем мундире и белых лосиных панталонах, быстро обходил ряды воспитанников. Свита летела за ним. Вдруг он заметил Сережу, остановился, взял его за ухо (это считалось у него лаской) и сказал с улыбкой:

— Не правда ли, похож на меня? Можно подумать, что это мой сын.

Сережа, сконфуженный, опустил голову, а потом вдруг взглянул в лицо императору. И в эту минуту всем показалось, что между ними в самом деле есть какое-то сходство.

— Я — русский, — сказал Сережа.

Какая-то тень пробежала по лицу Наполеона, но он тотчас ответил с той же снисходительной улыбкой:

— Oh, mon brave gargon, nous sommes a present bons amis avec ton empereur! [7] О, славный мальчик, мы теперь добрые друзья с твоим императором!

Перед окончанием школы в Париж приехала Анна Семеновна. Она провела в Париже последнюю зиму, а затем отправилась вместе с сыновьями в Петербург, где находилась вся семья. Дипломатическая карьера Ивана Матвеевича в это время оборвалась. Он не сумел приспособиться к переменчивой европейской политике Александра I и вскоре после Аустерлицкого сражения должен был покинуть свой пост. Александр отозвал его из Испании.

Было около полудня. Матвей, высунув голову из окошка, подставил лицо под дувший навстречу теплый ветер, и ему казалось, что это русский ветер, что он несет с собой запах русских полей. Он с нетерпением окликнул по-немецки почтальона, сидевшего на козлах:

— Что, далеко до границы?

Почтальон, добродушно улыбаясь, показал куда-то длинным бичом:

— Здесь Ниммерзат. А там дальше — Россия. — И прибавил чувствительным тоном: — Это хорошо, что молодой человек любит свое отечество.

В Ниммерзате карета остановилась у почтового дома с остроконечной черепичной крышей. Вышел старый прусский комиссар в синем кафтане. С почтительным поклоном он спросил паспорта, надел очки, просмотрел паспорта и, пожелав доброго пути, сделал знак почтальону, что можно ехать. Карета шагом двинулась дальше и остановилась перед полосатой рогаткой. За рогаткой стояла полосатая будка.

Матвей и Сережа выскочили из кареты. По ту сторону рогатки простиралось то же ровное, болотистое, обнаженное поле с редкими кучками деревьев. Молодые люди поглядели друг на друга. Им казалось, что сама земля русская должна быть какая-то другая, а она ничем не отличалась от немецкой. И деревья были такие же.

Оба, упершись руками, друг за другом перепрыгнули через рогатку, с наслаждением чувствуя, что ступили на русскую землю. К ним подбежал какой-то солдат в широких шароварах и мохнатой шапке с заломленным набок красным верхом.

— Нельзя, ваше благородие! — крикнул он. — Извольте обождать!

— Это казак! — по-французски воскликнул Сережа, обернувшись к брату. — В самом деле, казак!

И, бросившись к казаку, он крепко обнял его и поцеловал.

— Мой такой радый… — твердил он, с нежностью смотря на молодое скуластое лицо казака, — такой радый!

Казак был удивлен этой лаской. Он отодвинул рогатку, пропустил карету, проводил ее до станционного дома, на крыльце которого приезжих встретил таможенный чиновник, и, уже вернувшись к своему посту, проговорил, ухмыляясь:

— Вежливый какой… Надо полагать, из немцев…

На восьмой день утром путешественники въехали в Петербург через Петергофскую заставу. Карета мчалась сначала по предместьям — среди огородов, поваленных заборов и одиноких деревянных домишек. Потом показались тротуары, каменные дома, полосатые будки.

Анна Семеновна едва успевала отвечать на вопросы, которыми ее забрасывали Матвей и Сережа:

— Какая это церковь? А где же Нева?..

Выехали на Сенатскую площадь с памятником Петру. Открылся широкий простор Невы с белой стаей парусов и перерезающими течение юркими яликами. Карета завернула на набережную и остановилась у большого каменного подъезда.

В сенях приезжих встретил отец, Иван Матвеевич, в шлафроке и в больших круглых очках. Он рыдал, сжимая в объятиях жену и сыновей.

— Возблагодарим небо… — говорил он по-французски, осушая кончиком кружевного платочка слезы, струившиеся из-под круглых очков.

По лестнице вниз сбежали девочки. Первыми прибежали младшие — Аннета и Элен, за ними старшие — Лизонька и Катя. Девочки с визгом и криком повисли на шее матери, потом окружили братьев: обнимали их, вертели во все стороны, тискали и целовали.

Наконец все поднялись наверх. В зале, притопывая, маршировал маленький Ипполит с греческой каской на голове и деревянным мечом в руках.

Он размахивал своим мечом и кричал:

— Я буду сражаться!

Гувернантка Ипполита, madame Бокен, поймала его и подвела к матери. Мать нагнулась, чтобы поцеловать мальчика.

Он морщился и упирался. Каска упала на пол. Высвободившись из объятий матери, он снова нахлобучил каску и продолжал маршировать по залу, размахивая мечом и крича:

— Я буду сражаться!

Матвей и Сережа с улыбкой смотрели на маленького брата, которого видели в первый раз. Ипполит родился в их отсутствие, после переезда семьи в Петербург.

Иван Матвеевич Муравьев-Апостол был светский человек, писатель и немножко музыкант. У него был прекрасный голос, пел он с чувством и не раз повторял, что если бы не звание дворянина, которое обязывало его служить отечеству, то он мог бы стать знаменитым артистом. После того как Иван Матвеевич был отозван из Испании, он не получил нового назначения. Император принял его очень холодно. Иван Матвеевич не понимал, за что подвергся немилости императора, и только жаловался на переменчивость судьбы и на капризы властителей.

Иван Матвеевич слыл вольнодумцем. Он ненавидел рабство и не терпел около себя крепостных слуг, предпочитая нанимать иностранцев. Хозяйством в доме заведовал испанец Фернандо, который пил русскую водку, умел ругаться по-русски, но с барином всегда говорил по-испански. Ненависть к рабству не мешала, однако, Ивану Матвеевичу закладывать и продавать свои деревни с крепостными. «Наш Апостол проповедует против рабства и потому спешит проматывать своих рабов», — шутил его приятель Капнист.

Иван Матвеевич очень любил греческую и римскую древность. Всё в доме его — от ваз и до лепных украшений на потолке — напоминало о древности. Младшего сына он назвал Ипполитом, по имени греческого героя, и дарил ему в день рождения или греческую каску, или картинки, изображавшие греческих воинов в полном вооружении. Когда он думал о будущем Матвея и Сережи, то воображал себе греческих или римских героев: афинского гражданина Аристида [8] Аристид — греческий полководец и государственный деятель VI–V веков до н. э. Известен был своей неподкупностью и справедливостью. , знаменитого своею честностью, Сципиона Африканского, победившего Ганнибала [9] Сципион Африканский Старший — римский полководец III века до н. э., герой второй Пунической (Карфагенской) войны. Ганнибал — карфагенский полководец, перешедший через Альпы в Италию и нанесший римлянам ряд поражений. Принужденный покинуть Италию и вернуться в. Карфаген (в Африке), он был разбит Сципионом, который переправился в Африку из Испании. , или Брута, убившего Юлия Цезаря, чтобы спасти римскую вольность. Впрочем, о воспитании сыновей на деле больше заботилась мать, которая ежегодно ездила к ним в Париж. Отец только писал им письма — длинные, красноречивые, с латинскими и греческими цитатами.